Княжич садится за стол, берёт ложку десницей и тут же получает лёгкий подзатыльник от старика.
— Ты забыл, что сегодня дива-день, и ложку, и нож, и ковш, чтобы попить, — всё должен брать шуйцей.
— Так несподручно ведь, — насупился малец, перекладывая ложку в левую руку.
— Ты воин, а в сражении тот, кто обеими руками одинаково володеет, лепше выживает, запомни! Вчера ты десницей с делами справлялся, сегодня шуйцей, а завтра обеими попеременно. — Старик помолчал, потом добавил: — Нынче на болото пойдём, там и будет понятно, как ты научаешься обеими руками володеть…
— А зачем на болото?
— Затем, что на твёрдой почве ты от шишек уже научился уклоняться, а вот на болоте-то посложнее будет.
Юный Рарог стоит на скользких болотных кочках, расставив ноги, а волхв швыряет в него принесённые в корзине большие сосновые шишки, которые дозволяется ловить либо уклоняться от них. Шершавые шишки, порой задевающие вскользь, ранят кожу раздетого мальца, оставляя саднящие царапины. Он несколько раз скользит на кочках, потом оступается и падает в болотную жижу. А дед уже берёт из корзины галечные камни, — их удары гораздо сильнее. Снова падение, и снова боль от пропущенного камня. Болотная грязь, покрывшая щёки, прорезывается светлыми ручейками слёз.
Когда, омывшись в озерке, Рарог с трудом натягивает рубаху на мокрое тело, покрытое ссадинами и разбухающими синяками, старый волхв примирительно речёт:
— Не держи на меня зла, сыне, и не жалей себя. Жалость унижает мужа, а в настоящем бою тебя никто не пожалеет. Драться тебе придётся с разными воинами, но чаще с нурманами, а для них сама жизнь — это война, и жалости они не ведают. Так что через несколько седмиц будешь вспоминать об этих камешках, как об игре безобидной, потому что стану я тебя стрелами бить, хоть и тупыми, но стрелами. А без такой учёбы загинешь в первом же бою. Прадед твой Годелюб и отец Годослав храбрыми воинами были, да полегли от рук коварных франков, саксов и данов. И дело тут не только в храбрости, а и в хитрости врага. Но о сём мы с тобой позже потолкуем…
По дороге к избушке они узрели, как в небе кругами ходил белый сокол.
— Видишь, Сварга нас стережёт, всё ладно будет!
— Деда, а Сварга, это твоя птица, ты её хозяин? — спросил юный княжич.
— Нет, брат Рарог, я волхв, а не сокольничий, мы друзья со Сваргой. Она вольная птица и никому не принадлежит, как ветер или море, так же и я никому не принадлежу.
— А как же вы с ней подружились?
— В беду она попала, тогда ещё совсем молодой соколихой была, видать, напал на неё кто-то, крыло повредил. Лежит на траве, крыло сломано, лететь не может. Вот и помог я ей, выходил. Она, вишь, смышлёная какая, пока я ей крыло правил и тонкие деревянные пластины прилаживал, чтоб срослось правильно, ей больно было, а она ни разу даже когтем не царапнула меня, ни клювом своим железным не тронула. Понимала, что спасаю. Я потом её, чтоб крыло скорей срослось, толчёными рыбьими костями подкармливал.