— Ребе, приехал реб Мешулам Мускат, — торжественно возвестил он. — И с ним его младший сын Нюня.
— Так.
— А также реб Шимон Кутнер со своим внуком Фишлом.
— Ну!
— Говорят, что будет помолвка между Фишлом и Адасой, дочерью Нюни.
— Ну, пара хорошая.
— Здесь также реб Зайнвл Сроцкер.
— Ага! Шадхан!
— И я слышал, что девушка противится помолвке.
— Отчего же? Фишл приличный юноша.
— Она ведь ходила в эти современные школы — надо думать, и мужа ищет себе под стать — современного.
Ребе пожал плечами:
— Да! Сначала они травят их ересью — а потом становится слишком поздно. Ведут на заклание собственных детей.
— Вероятно, они хотят, ребе, чтобы вы благословили этот брак.
— Как мне им помочь, когда я и сам беспомощен. Моя собственная дочь — беспутная…
— Упаси Бог, ребе! Что вы такое говорите?! Может, конечно, она и впрямь одна из теперешних «эмансипированных» девиц, но Гина — девушка истинно еврейская.
— Если замужняя женщина убегает с мужчиной, значит, она беспутна!
— Но, да простятся мне эти слова, они же не живут вместе.
— Какая разница? Раз они утратили веру, все остальное значения не имеет.
Исроэл-Эли помолчал, точно собираясь с духом, а затем сказал:
— Ребе, они ждут вас.
— Нет никакой спешки. Я спущусь позже.
Шамес вышел. Ребе встал и подошел к биме. Он любил разглядывать сложный символический мизрах, висевший на восточной стене. Хотя разрисован мизрах был почти сто лет назад, краски были совсем еще свежие. Сверху стояли имена семи звезд, по краям изображались фигуры льва, оленя, леопарда и орла, по бокам — двенадцать знаков зодиака: Овен, Телец, Близнецы, Рак, Лев, Дева, Весы, Скорпион, Стрелец, Козерог, Водолей, Рыбы. А сбоку было приписано стихотворение:
К чему по золоту рыдать,
Ведь дней не повернешь ты вспять.
В могилу власть не унесешь
И дней прошедших не вернешь.
Когда ребе стоял вот так у бимы, со свитками Торы в Ковчеге Завета по одну сторону, книжными полками по другую, с Непроизносимым Именем Всевышнего перед собой, то чувствовал он себя в полной безопасности от всех жизненных потрясений и невзгод, от всех искушений и вожделений плоти. Он прикоснулся губами к бахроме занавески, прикрывавшей Ковчег, и поцеловал ее. Потом соскреб ногтем застывшие капли воска с бимы, на которой стояла менора, закрыл глаза и обеими руками вцепился в биму, как будто это был алтарь, дающий грешнику прибежище от смерти. Тело его начало покачиваться взад-вперед, губы шептали молитву; он молился за себя, за свою дочь, поглощенную мирским мраком, молился за верующих, что приехали к его двору, за всех сыновей Израиля, что рассеяны среди народов, среди необрезанных и неверующих, и стали жертвами грабителей и убийц. «Отче! Господь всемогущий! Неужто чаша сия еще не переполнена?!» — вскричал он, стиснув кулаки.