— Что Афимьюшке сказать-то? — осмелилась подать от дверей голос Парашка.
— Ступай, скажи — скоро будет, пусть понапрасну не огорчается. Брюхатую бабу огорчать — последнее дело… — Петр Данилыч посмотрел на съежившуюся Аленку и хмыкнул. — А ты сядь и объясни толком — чья такова и почто шастаешь незнамо где. Обзетильник, хабар… Ступайте, ступайте!
Подождав, пока дверь за Фролом и Парашкой закрылась, Аленка, малость остыв и сглотнув тошнотворную слюну, поклонилась Петру Данилычу в пояс.
— Прости, батюшка, что я твою лошадь без спроса взяла. Не могла я иначе… А то бы так у нехристей и осталась.
— Так назовешься ты когда-либо али не назовешься?
Аленка громко вздохнула.
— Семью позорить не хочу…
— А придется.
При одной мысли, что Петр Данилыч узнает, что она из царицыных мастериц, и вздумает вернуть ее туда, где появляться было смерти подобно, Аленка зажмурилась от ужаса.
Только ложь могла сейчас спасти ее — и эта ложь была готова к употреблению…
— Я купецкого сына Василия Калашникова вдова, — сказала наконец Аленка, глядя в половицы. — Когда Васенька… Василий Игнатьич мой осенью помер, сразу после Иверской, тетка его, Вонифатия Калашникова вдова, Любовь Иннокентьевна, меня в Успенский монастырь снарядила, что в Александровской слободе. Постриг принять… Я не доехала — у Баловня оказалась… Он возок со всем добром отнял, куда кучер девался — не ведаю, а меня отдал товарищу своему Федьке Мохнатому, и я с ним жила…
— Хороша… — осуждающе заметил Петр Данилыч. — С ним брюхо и нажила?
— Не могла я сбежать от него, видит бог, не могла! — воскликнула Аленка. — Он же меня на болоте спрятал! Заимка у них на болотном острове, туда только они могут пройти, Баловень с товарищами! Там у них рымы! Дворы то есть… Только они тропку знают! Там Голотуриха живет, бабка Клещатого там живет, Баловниха там живет!.. Жила…
— Вон она где угнездилась! А пока ее искали, сколько баб осрамили! Ну, говори, говори…
В черных глазах Петра Данилыча было живое и искреннее любопытство. Хоть и обратился он без принуждения, однако ослушаться было никак невозможно. Да Аленке и самой хотелось наконец хоть кому-то поведать свои несчастья.
— Да что говорить-то… Сперва я уйти не могла — тропки не знала. Думала — приморозит, грязь схватится — и без тропки уйду. Потом — мясоед кончился, пост… А Федька, леший проклятый, мне только на Пасху шубу привез, в чем в церковь ехать… Без того — только от рыма до рыма добежать…
— Для какой это надобности ему с тобой в церковь ехать?
— Да повенчаться со мной обещал! Втемяшилось ему в дурную голову! Вот он в пост шубу-то и не вез, говорил — незачем! А как пост кончился, венчать стало можно, он привез ту шубу-то…