Алена посмотрела на деда так, словно на голове у него вдруг капуста выросла, но ничего не сказала.
— Как только ты появилась у нас, заметил я, что с тобой, девка, неладно. И присмотрелся я к тебе. Ну… и язык-то не поворачивается сказать… Ну, господи помоги…
— Да что же со мной такое, дед? — не выдержала его молчания Алена. — Испортили меня, что ли?..
— Кабы испортили… Порчу любая бабка снимает молитвой, водой или свечкой — ежели, конечно, не совсем от старости свихнулась. Сам бы я тебе гривенник для бабки дал — поди, бессчастная, очистись и живи себе, нешто для тебя хлеба жалко? На тебя, девка, проклятье наложено. И проклятье крутое. Сильненькое.
Дед вздохнул и повесил голову.
Малое время оба молчали.
— Дедушка, а дедушка? — напрочь не желая понимать страшных слов, отказываясь допускать их в душу, Алена ухватилась за спасительное соображение. — А ты часом не спутал? Не ошибся? Ничего со мной такого не было! Я же при боярыне Лопухиной росла, меня вместе с ее дочками берегли!
Выпалив это, Алена закрыла рот рукой — только того недоставало, чтобы дед встрепенулся на имя Лопухиных! Но Карпыч, очевидно, не обратил внимания на ее странную связь с царицыной родней.
— Может, и берегли, да поздно за это взялись, — проворчал дед. — Прокляли тебя, девка, еще в материнском чреве. И таково сильно это проклятье, что всех, с кем ты поведешься, задевает. Кабы только не на семь гробов, оборони господи… А сдается, что именно на семь гробов тебя разделили. С них землю брали… От этого проклятья так просто тебя бабка не отделает. Оно в самый корень язвит… И если не избыть беду, то семь гробов исполнятся, а восьмой уж твой будет.
— Семь гробов? — недоверчиво повторила жуткие слова Аленка.
— Кабы не хуже. И знай — ты беду добрым людям приносишь, Алена. И не желаешь, а приносишь. Возле брюхатой бабы тебе быть не след. Вон с тобой с самой что приключилось… И потому я тебя от Афимьи гонял и гонять буду. Меня лучше до могилы доведи. За это — прости, а только мне Афимью и Степана жальче…
— Спаси и сохрани! — воскликнула Аленка, осеняя себя широким крестом, но еще не в силах поверить. — Да как же это, дедушка?
— Как? Мать твоя перед кем-то сильно провинилась. И люди то — плохие, ни перед чем ни остановились, чтобы ей отомстить. Дитя во чреве не пожалели. Боле ничего тебе сказать не могу. Раньше — смог бы, теперь во мне той силы нет. Вовремя отдал я свою силу, а была. Не отдал бы — плохо бы мне пришлось. А славная же была силушка, хватило бы ее, чтобы твое проклятье отделать… Слушай дале. Ты молодая, ты детей родить захочешь, но будет так же, как в этот раз… Только еще один гроб прибавишь. Не реви, дура!