Петр расхохотался.
— Вот с девками-то ты осторожничаешь, а в городе-то не бережешься, — еще того дерзостней продолжал Алексаша. — Вот так-то будем всюду лазать — и поймут людишки, какой ты такой волонтерский десятник.
— Молчи, — оборвал государь. — Не Возницына же мне под валы да на гласисы посылать. Он и чрево-то по бастионам не протащит…
— Да государь! — взмолился Меншиков, позабыв о ждущей дальнейших ласк Лизхен. — Прикажи — сами перерядимся, всё обмерим, запишем, доложим! Самому-то для чего мельтешить? Чтоб опознали? Да что тебе в той Риге? Проедем — и забудем. Вон, коли будет твоя воля, сундуки откроем, книжищу Пуффендорфия сыщем. Там тебе Рига как на ладони.
— У Пуффендорфия гравюры тех времен, как батюшка мой ходил Ригу воевать! — возмутился Петр Алексеич. — Тому уж лет сорок будет! Гляди, чего проклятые шведы за то время понастроили! Вот нам бы поучиться!..
— Денег-то на это не жалеют, вот и понастроили. Дерут с Лифляндии и дерут! Кабы государь Алексей Михайлыч тогда Ригу взял — был бы у нас знатный порт на Балтийском море, да и не обдирали бы его, как липку. С крестьян подати немыслимые тут берут, а на купчишек лиценцию наложили. Что привозить товар, что вывозить — плати за лиценцию! Знаешь, что в городе-то говорят? Что шведский король с Лифляндии и с Риги имеет миллион талеров чистого доходу!
— Больше бы ты дураков слушал… — буркнул Петр Алексеич и задумался.
— Шведский-то король до той лишь поры на Балтийском море силен, пока всё побережье держит! — не унимался Алексаша. — Ригу потеряет — море потеряет!
— Уходили уж мы отсюда несолоно хлебавши, — сердито отвечал государь. — Нам Рига пока что не по зубам, так и заруби себе на носу! Еще пять годков — новые укрепления встанут, к ней и вовсе подступу не будет! Нам бы чего попроще воевать… Ну да ладно. Что это мы всё о деле да о деле? Ну-ка, Таубхен, говоришь? Голубка?
— Суров ты к девкам, государь мой. С Анной Ивановной, чай, сравниваешь?
— Анну Ивановну тут не поминай! — прикрикнул Петр Алексеич на верного своего охранителя. — Пожелаю — так вознесу, что ее сенным девкам кланяться будешь!
— Твоя на то воля, государь!
Меншиков так тонко усмехнулся, что и у Петра Алексеича плотно сжавшийся от возмущения рот дрогнул.
— То-то, Алексашка. Значит, ре-ко-мен-ду-ешь Таубхен?
Государь усмехнулся, глядя на пышную грудь голубки, и повернулся, чтобы сравнить ее с прочими девками.
Тут-то и увидел он сидевшую в уголке Алену.
Она съежилась, как будто этим могла отвести настойчивый взгляд круглых черных глаз.
— Добрый вечер, барышня, — по-немецки сказал Петр Алексеич.