На следующее утро, убедившись, что за мной никто не следит, ранней почтовой каретой я отправился в Твикенем — в путешествие, которое заняло около двух часов, а затем провел еще пару часов в таверне в ожидании второй почтовой кареты, в которой должен был прибыть Элиас. Вполне вероятно, что предприимчивый злодей мог послать кого-нибудь следить за Элиасом, и, безусловно, Элиас мог бы не заметить слежку, поэтому я решил, что будет безопаснее, если мы поедем порознь. Как только Элиас вошел в таверну, я понял, что добрался он благополучно.
В нашем предприятии нам требовалась удача, так как я не послал записки заранее и не было никакой гарантии, что миссис Элоиза Пеппер не отправилась к кому-нибудь в гости или за покупками или вообще не уехала. К счастью, мои опасения не оправдались. Миссис Пеппер оказалась дома. Дверь нам открыла тихая некрасивая девушка лет шестнадцати-семнадцати. У нее было плоское лошадиное лицо, изрытое оспой. Она провела нас в гостиную, куда вскоре вышла миловидная женщина лет двадцати пяти в трауре, который, надо отдать должное, удивительно ей шел. Черный цвет платья сочетался с ее иссиня-черными волосами, уложенными в милый, но не слишком аккуратный пучок, и благодаря платью и локонам ее лицо казалось белее фарфора, а зелено-карие глаза удивительно яркими.
Мы с Элиасом вежливо раскланялись, причем он поклонился ниже, чем я, — это был его особый поклон, который предназначался хорошеньким вдовам с солидной рентой.
— Меня зовут Бенджамин Уивер, а это мой друг Элиас Гордон, известный в Лондоне хирург. — Я сказал это в надежде, что она подумает, будто нас привело сюда некое медицинское дело. — Прошу простить нас за вторжение, но у нас неотложное дело. Мы очень надеемся, вы не откажетесь ответить на несколько вопросов относительно вашего покойного мужа.
Ее лицо просветлело, а щеки зарделись от удовольствия. Словно она только и ждала, что в один прекрасный день в ее дверь постучатся незнакомцы и начнут задавать вопросы о ее муже. И вот наконец это случилось.
Но я заметил и некоторое колебание. Как будто ей пришлось напомнить себе, что следует соблюдать осторожность, — так ребенок напоминает себе, что следует остерегаться огня.
— Что вы хотели узнать о моем дорогом любимом Абсаломе? — спросила она.
Она прижимала к груди камзол, который чинила, но я заметил, что теперь она скомкала его и начала покачивать, будто ребенка.
— Понимаю, как вам, должно быть, тяжело говорить о его смерти, мадам… — продолжил я.
— Откуда вам понимать, — сказала она. — Только та, что была замужем за ним, может знать, что значит потерять его, моего Абсалома, лучшего из мужчин. Вот что я могу вам сказать, господа. Если именно это вы хотите знать, был ли он лучшим из мужчин, то уже получили ответ. Да.