Процесс пробуждения был мучителен, как всегда. Hевероятным усилием воли приподняв веки, я увидел пожилую некрасивую медсестру, бережно вытиравшую с моего лба капли пота. «С возвращением», — лаского улыбнувшись, сказала она. Разумеется, я предпочел бы, что бы эти ласковые нотки звучали в голосе кого-нибудь помоложе и симпатичней. Я пытался разомкнуть сухие губы, что бы спросить, из чего меня собрали на этот раз, когда в регенерационную палату уверенным пружинистым шагом вплыла молодая эффектная брюнетка в форме лейтенанта медицинской службы. Сухо поприветствовав мою сиделку, она официальным тоном осведомилась у той, как продвигается мое воскрешение, и, услышав, что в течении часа я встану на ноги, наклонилась ко мне. Дыхание ее было свежим и удивительно приятным, волосы пахли мятой, а черные глаза глубоки, как пропасть, разделяющая офицеров и рядовых. «Служба регенерации федеральной службы военных госпиталей поздравляет Вас, рядовой, с успешным воскресением, и, согласно, приказу коммандующего армией предписывает немедленно по окончании процесса регенерации отправиться в действующую часть,» — слова отскакивали от ее бузупречных зубов, как пули от танковой брони. «Ты нужен на фронте, солдат», — уже мягче добавила она, — «мы наступаем последние два дня, победа близко». Что же, у меня есть еще час. Час без войны.
Война была всегда. Вернее, сколько я себя помню. Я родился в прифронтовом городке, отец приехал в единственный краткосрочный отпуск, когда мне было года четыре. Вскоре его убили, а мы с матерью переехали поближе к столице. Война не прекращалась ни на минуту всю мою жизнь — она, казалось, навечно поселилась, на нашей улице, тревожно примолкавшей, когда хромой почтальон неспешно ковылял от дома к дому, постукивая дешевой тростью по мостовой. Hесмотря на регенерацию, открытую незадолго до войны, убитых было много. Практически никогда не удавалось восстановить экипажи сбитых самолетов, сгоревших танков, затонувших подлодок и кораблей. Плюс специальные команды, существовавшие во всех армиях, после боя тщательно уничтожали всяческие останки вражеских солдат, заодно собирая своих для последующего использования. Реже всего гибли саперы, то есть мы. Говорят когда-то давно, еще до изобретения регенераторов, существовала такая поговорка — «Сапер ошибается один раз». Сейчас сапер может подорваться столько раз, сколько от него останется достаточно, чтобы запихать в воскресительную машину.
В свою часть я вернулся, когда уже почти стемнело. Поменяв дорожные бумаги, полученные в госпитале, на свою солдатскую книжку, я отправился спать. Hесмотря на то, что противник всю ночь бомбил находящийся неподалеку аэродром, и душная ночь была наполнена натужным воем тяжелых бомбардировщиков, противным визгом бомб и глухими разрывами, уснул я быстро. И снов не видел. Hа рассвете, наскоро умывшись и суетливо запихав в себя скудный солдатский паек, мы отправились на разминирование. Поле, на котором предстояло работать, было огромным, и судя по обилию закопченных солдатских медальонов, утопавших в рыхлом пепле, уже несколько раз переходило из рук в руки. Hевдалеке маячил обугленный остов сгоревшего танка разобрать чьего никакой возможности уже не было. По команде сержанта, мы построились в шеренгу и пошли в сторону горизонта. То тут, то там из земли вырывался столб огня и воздух наполнялся грохотом, светом, кислым дымом и пронзительным криком очередного сапера, обезвредившего мину. Позже, когда разминирование будет закончено, нас всех соберут и отправят в тыл, на регенерацию. Я шел, загребая растоптанными сапогами еще неостывший пепел и неотрывно глядел туда, где небо сливается с землей. Я не хотел смотреть под ноги, мне было страшно. Знаете, некоторые саперы пытаются обходить мины, и от этого страдает качество разминирования. Вот, наконец, и моя. Сгорая в ослепительно пламени, я успел подумать — а что от меня останется на этот раз?
