– Приветствую, Валерия Капитоновна, – поздоровался он с секретаршей, зрелой дамой с непроницаемым лицом.
Валерия Капитоновна, обычно подчеркнуто вежливая, в этот раз не подала голоса, а лишь слегка кивнула, выбралась из-за уставленного телефонами стола и, опустив глаза и подняв подбородок, отправилась к входу в святилище – кабинету самого.
Она толкнула дубовую створку и объявила:
– Прибыл Лунин, товарищ Гунько.
Потом отступила на полшага, пропуская Михаила в кабинет. Гунько, изжелта-прокуренный, плешивый и худой, как Кощей, встретил его стоя и, не ответив на приветствие, не предлагая сесть, с ходу зашипел сорванным на каком-то давнем митинге фальцетом:
– Дожились! Товарищ Лунин. Ваше преподобие. Или как прикажете величать?
– Простите, не понимаю, товарищ Гунько, – недоуменно поднял брови Михаил. Он действительно не понимал.
– В мракобесы, значит, подались, Михаил Александрович?! – не слушая его, сипел Гунько. – Секретарь парторганизации свободы совести захотел! Это что же делается?! У тебя что, примеров перед глазами нет? Идеалов нет? – потряс он ладонью в сторону портрета Лысого Шута. – Он – он что, разве внуков уже крестил? Ах, ты не зна-а-аешь. Так вот, не крестил. С полной ответственностью тебе, засранцу, сообщаю: не крестил! А ты, значит, поперек батьки в пекло. Или в рай? Куда там лезут? Я тебя спрашиваю?!!
– Простите, не понимаю, товарищ Гунько, – повторил Михаил. – Какие внуки?
– Его внуки! Никиты Сергеевича! И ему не пришло в голову их крестить. А тебе что взбрендило? Ты что, циркуляр ЦК получил с прямыми указаниями?! Крестить, мол, и срочно?
Михаил начал подозревать, что Гунько попросту спятил, и именно этим объясняется тревожная атмосфера сегодняшнего воскресного дня в обкоме.
– Я не крестил внуков Никиты Сергеевича, – твердо сказал Михаил, которому, в общем, не внове были часто абсурдные обкомовские ситуации и утомительные ритуалы. – Могу в том присягнуть.
Гунько поперхнулся и зашелся в долгом кашле, судорожно вытирая выступавшую на губах пену, и сквозь кашель невнятно запричитал совсем уж непротокольные слова:
– Ах, нагле-е-ец! Ах, нагле-е-ец подколодный!
А потом, прокашлявшись, сипло взвизгнул:
– Шутить изволите?! Святыми вещами?! Партбилет на стол, мерзавец!!! Вон из партии! В дворники! На поселенье!
Михаил побледнел, но по-прежнему ничего не понимал, а потому осведомился:
– Товарищ Гунько, может быть, вы все-таки объясните причину?
– Так, значит, ты причины не знаешь?! Так, значит, это для тебя не причина – детей крестить втихаря?! – стукнул Гунько по столу и отбил пальцы.