– Вот беда, туфель подходящих нет и взять негде, – не дожидаясь комплиментов, посетовала она.
– Необыкновенно красиво, – одобрил Михаил, – я такое только в театре видел.
– Не видел, не видел, – засмеялась Алисия, – это не театральный костюм, это такая новая парижская мода. Таких платьев у нас еще совсем мало. Смотри: плечи и грудь обтянуты, то есть должны быть обтянуты, вот так плотненько, – это же не на меня платье. И смотри, сколько юбок – целых три, подкрахмаленные. Вообще-то говорят, что есть такие упругие специальные сеточки, они держат форму юбки, но где их раздобыть-то? О-хо-хо. А наши девушки все мужские пиджаки с квадратными плечами заказывают, все мужиков по привычке заменять хотят, как в войну. И тебе – у станка, и тебе – за рулем, и тебе – сварщицами. Но я точно говорю: скоро все такой фасончик будут носить, снова станут барышнями в кудряшках-барашках пришпиленных, в пышных юбочках или совсем узких, так что шагу не шагнуть, и в туфельках-лодочках.
– Ты, выходит, у нас самая прогрессивная модница, Лиска?
– Нет, куда мне, – загрустила Алисия, – тут материя такая дорогая, как для самых знаменитых актрис, как для Любови Орловой, например. Но я себе тоже что-то такое к лету сошью, хоть из штапеля. У меня теперь выкройка есть. А это платье одна девушка заказала, ей кто-то сказал, что я на заказ хорошо шью, она и пришла. Ты же знаешь, Мишаня, что я не только на «Большевичке» смену мотаю – я там эту комнату отрабатываю, – я просто шить люблю красиво. Я потом обязательно в какой-нибудь театр поступлю в костюмерную.
* * *
Лисонька обитала в том конце Коломенской, что ближе к Разъезжей. Двор ее колодец был четвертым в цепочке проходных дворов, если идти с Коломенской, и четвертым же, если входить с Лиговского проспекта. Двор навсегда пропах сырой городской копотью, змеился трещинами, шуршал осыпающейся штукатуркой, скрипел полуживыми лифтами в полопавшихся стеклянных коконах, завывал гнусавой кошачьей разноголосицей, шмыгал растрепанной метлой дворничихи Дании, Лисонькиной соседки, шаркал разбитой человеческой обувью, по светлому времени цокал опасливыми каблучками, сокращающими свой путь, выдувал гнилой картофельный туман из подвальных отдушин, плескал небесной водой из водосточных труб. И редко-редко, лишь в первые дни настоящей зимы, замирал в благоговении, принимая снежное причастие.
Снег так и сыпал, освещая темный колодец. Замерзший лунный свет – вот что это был за снег. От уровня крыш он падал прямо, целеустремленно, а потом, на уровне проходных арочных тоннелей, на уровне окон Лисонькиного первого этажа, где водились сквозняки особой дворовой породы, заплетался плотными смерчиками, лезущими за пазуху и сбивающими дыхание.