- Употреблять женщине не гоже, а пригубить надо!
- Разве что пригубить только...
Женька слышал, как булькал разливаемый по стаканам самогон, потом, задохнувшись от него, мать страдальчески мычала сквозь сомкнутые губы. А, Макар старался чем-то угостить ее.
- Ты закусывай, закусывай, Таисья! Так, ясно, спьянеть можно. Небось не каждый день пироги у тебя...
Наконец мать закусила и отдышалась.
- Только, пожалуйста, не уговаривайте меня больше. У меня и так, кажется, ноги отнялись...
Полицай благодушно засмеялся в ответ:
- Сегодня это ничего, сегодня можно, Таисья!..
В таком духе болтовня продолжалась долго. Макар пил. И, чавкая пирожками, оладьями, прихваливал каждый раз:
- Все вроде есть у меня, а вот этого - без женских рук - давно уже не пробовал. Молодец, Таисья. Умная женщина - это хорошо. А по дому хозяйственная - еще лучше.
Трудно было угадать, сколько времени прошло в таких разговорах - час или больше, но Макаркин восторг превысил всякие пределы, когда мать достала и - уже от себя - водрузила на стол приготовленный для него первач.
- Давно хранила... Думала, может, как лекарство... - робко объяснила она.
- Лекарство и есть! Ух, хороша! - опрокинув стакан, одобрил Макар. - Настоящее лекарство! - И в который уже раз повторил: - Молодец, молодец, Таисья!
Главное, ради чего мать участвовала в этой пирушке, удалось ей неожиданно быстро. И можно бы сказать, легко, если бы Женька не знал своей матери, если бы не представлял, каких усилий стоят ей внешняя непринужденность, наигранная робость перед фашистским холуем, которого она презирала, как последнего пса на улице.
Полицай изрядно захмелел, когда, вдруг отодвинув от себя тарелки, косноязычно, как все пьяные, объявил, что пора подводить разговор к финалу.
- Ну, Таисья, помолвиться - мы вроде помолвленные теперь. Я - уже не мальчик, и ты - не девочка. Завтра переезжаешь ко мне! Точка!
Мать неожиданно всхлипнула, потом заплакала.
- Ты чего?! - взвинтился Макар, - Чего это ты, Таисья?! А?
- Боюсь я! - сквозь слезы сказала мать. - Боюсь!
- Кого?!
- А знакомых... Они уж и так здороваться со мной перестали - узнали откуда-то... или видели, как мы разговаривали...
Табурет заскрипел под Макаром.
- Кто видел?! Где?! Откуда узнали?!
- Понятия не имею... Вроде вы говорили кому-то... А они на меня за глаза - по-всякому...
- Кто?! - Макар приподнялся, и звякнули стаканы на столе.
- Да все! - сказала мать, не переставая плакать. - Знакомые бывшие. Друзьями назывались!
- Да ты говори - кто?! - Макаром овладело пьяное бешенство. - Не Старостин?! Или Ефремова?! Может, Колчин, а?!