Все формы оргиастического единения характеризуются тремя чертами: они сильны, и даже неистовы; они захватывают человека целиком — и душу его, и тело; они преходящи и периодичны. Прямую противоположность им составляет форма единения, наиболее часто избираемая людьми в качестве решения проблемы как в прошлом, так и в настоящем: это единение, основанное на покорности группе, ее обычаям, практике и верованиям. Здесь мы опять же обнаруживаем значительные изменения.
В первобытном обществе группа мала, она состоит из тех, кто связан кровными узами и общностью родины. С развитием культуры группа увеличивается; она состоит из граждан полиса, граждан большого государства, членов церкви. Даже римлянин-бедняк испытывал чувство гордости, потому что мог сказать «civis romanus sum» [1]. Рим и империя были его семьей, его домом, его миром. Также и в современном западном обществе единение с группой является преобладающим способом преодоления отделенности. Это единение, в котором индивидуальное «я» в значительной мере исчезает, и где цель состоит в том, чтобы слиться с толпой. Если я похож на любого другого, если у меня нет отличительных чувств или мыслей, если в привычках, одежде, идеях я следую групповым нормам, я спасен; спасен от ужасающего чувства одиночества. Для принуждения к покорности диктаторские системы используют угрозы и устрашение, а демократические страны — внушение и пропаганду. Правда, между двумя системами существует одно большое различие. В демократических странах непокорность возможна и, фактически, вовсе не отсутствует полностью; в тоталитарных же системах только от немногих редких героев и мучеников можно ожидать отказа от послушания. Но несмотря на это различие демократические общества демонстрируют поразительный уровень покорности. Причина здесь в том, что должен же иметься некий ответ на потребность в единении, и если нет другого, лучшего способа, то преобладающим становится единение в покорности группе. Только тот, кто понимает всю глубину потребности не быть одиноким, вполне может понять, как силен страх оказаться непохожим, страх хоть на несколько шагов отойти от группы. Иногда этот страх перед непокорностью объясняют страхом перед реальными опасностями, которые угрожают непокорному. Но, в действительности, люди в гораздо большей мере хотят быть покорными, чем вынуждены покоряться, по крайней мере, в западных демократиях. Большинство людей даже не осознают своей потребности в покорности. Они пребывают в иллюзии, что следуют собственным взглядам и склонностям, что они индивидуальны, что они приходят к своим мнениям в результате собственного размышления — и что попросту так уж случайно оказалось, что их взгляды схожи с взглядами большинства. Общее согласие служит доказательством правильности «их» взглядов. Поскольку все же существует потребность чувствовать некоторую индивидуальность, такая потребность удовлетворяется при помощи незначительных отличий: инициалы на сумке или свитере, табличка с именем банковского кассира, принадлежность к демократической или, напротив, к республиканской партии, к клубу Элкс, а не к клубу Шрайнерс становятся выражением индивидуальных отличий. Навязываемое рекламой клише «вот нечто необыкновенное» обращено к этой жалкой потребности в отличии, тогда как в действительности отличий почти нет.