— Прикончить хама.
— Я же сказал, Сокол, не перебивай. Именно для этого-то мы сюда и пришли. Это последняя наша операция до наступления зимы. Я придаю ей большое значение — ведь Чешанец не какая-то деревня, а городок, гминный центр с милицейским участком. Разнесется по всей округе, за что мы его кокнули, приговорчик оставим и повят на всю зиму утихомирим. Все должно пройти гладко, раз-два и уходить.
— А если его не будет дома?
— Будет. Мне сообщили, что лежит в постели, грипп вроде бы у него. А теперь так. Ты, Литвин, останешься в карауле, возьмешь с собой Сокола, Американца и Павла. А Дезертир войдет со мной в дом. Вот и представится ему случай лишиться девственности. — Угрюмый хрипло рассмеялся и хлопнул Жачковского по плечу.
Остальные бандиты тоже засмеялись. У Жачковского же по спине забегали мурашки. Угрюмый спросил:
— Ну что, Дезертир, сумеешь прикончить этого типа?
— Ну что ж, раз нужно, то постараюсь.
— Ничего себе, а? «Раз нужно»! Конечно, нужно. Если не мы их, то они нас. Пошли, шутки в сторону, пусть каждый делает, что ему положено, иначе всем нам крышка.
«А может, попробовать удрать, скрыться в темноте? — лихорадочно работает мысль. — Того все равно убьют, а я потеряю контакт с бандой. Неужели, черт возьми, они догадываются, кто я, и поэтому связали меня по рукам и ногам?» Дом уже рядом. В низком окошке горит свет. Занавески задернуты, и не видно, что внутри. Собаки, похоже, нет. Бандиты привычно прячутся за углами дома. Рядом с Жачковским крадутся Литвин и Угрюмый. Дверь в темные сени приоткрыта. Литвин остается у порога. Угрюмый шипит в ухо Жачковскому:
— Стреляй только по моей команде.
Тот не успел ответить. Угрюмый, упершись стволом парабеллума ему в спину, подталкивает:
— Давай!
Угрюмый распахнул дверь. Жачковский ворвался в дом, держа автомат наготове, и крикнул:
— Руки вверх!
Стоявшая у двери, ведущей на кухню, женщина выпустила из рук тарелку и упала в обморок, двое детей с плачем подбежали к матери. С кровати, сбросив перину, встал мужчина в нижнем белье и поднял вверх дрожащие руки. Глаза у него лихорадочно блестели. Мозг Жачковского работал на предельных оборотах. К Ставиньскому подошел Угрюмый и, не произнося ни слова, ударил его наотмашь по лицу. Хлесткий удар — и кровь из разбитых губ Ставиньского стекает медленно по его бороде, а потом ручейком на белую рубашку.
— Разговор у нас будет короткий, товарищ Ставиньский, — с ненавистью говорит Угрюмый. — Ты знаешь, кто мы, а мы знаем, кто ты. Вот тебе, коммунистический ублюдок, приговор настоящей Польши, и становись к стенке. — Угрюмый бросил клочок бумаги на стол.