— Добрый день, мать!
— Да какой там добрый. Ну, здравствуй, коли не шутишь.
— Поговорить приехал, мать. Есть немного времени?
— Говори, я привыкла слушать, но о сыновьях можешь не расспрашивать — знать ничего не знаю.
Элиашевич уселся на завалинке и не спеша закурил.
— Говорите, ничего не знаете. Ну что ж, может быть, и так. Тогда я вам кое-что расскажу о них. Притом не очень-то приятное.
На лице женщины отразилась тревога. Элиашевич продолжал:
— Так вот, мы располагаем сведениями, что ваши сыновья снова спутались с Рейтаром, а это не сулит им ничего хорошего. Вы ведь ходите в костел, на похороны и поэтому сами знаете, что этот Рейтар вокруг вытворяет. Сколько из-за него слез пролито, сколько он горя людям причинил, сколько человек погибло от его рук…
— А моего горя никто не видит? Не обманывай меня, Элиашевич, я слишком стара для этого. Не знаю, где мои сыновья и с кем они там спутались, только в одном я уверена — на их руках нет человеческой крови, нет! Я воспитала их по-христиански.
— Может, пока еще и нет, я ведь тоже на сто процентов не уверен, но то, что их поведение не доведет до добра, так это вы и без меня знаете.
— Так что же мне делать? Чего ты хочешь от меня?
— Я хочу, чтобы, пока не поздно, вы убедили их явиться с повинной, отнестись с доверием к новой власти.
— А ты посадишь их в тюрьму или отправишь на виселицу.
— Не я им судья. Как суд решит, так и будет. Но думаю, что, если они явятся добровольно, суд это учтет.
— Не знаю, Элиашевич, где они… Ничего не знаю.
Она начала вытирать передником набежавшие на глаза слезы.
— Ну что ж, мать, тогда я пойду. Я вам все сказал, и дело ваше, как вы решите. Я желаю вам только добра. Пока, может быть, есть еще время, но когда польется кровь, тогда будет поздно.
Старая Добитко, опустив голову, молчала. Элиашевич сел в машину, хлопнул дверцей и уехал, поднимая за собой облако пыли.
Июньская ночь как гость, который спешит: не успел прийти, как уже убегает. Сегодняшняя ночь была к тому же лунной и теплой. Ксендз Патер очнулся от сна, когда в бункер начал проникать слабый свет утренней зари. Маркоса все еще не было, и Рейтан уже забеспокоился, не попал ли тот в засаду. Утро как будто бы придало раненому сил. Он пришел в сознание.
— Пить. Это ты, Лешек?
Обрадованный Рейтан склонился над братом:
— Тебе получше? Ну вот видишь, сейчас дам тебе воды, но только немножко, чтобы не стало хуже.
Он выжал из влажной тряпки на спекшиеся губы брата несколько капель воды. Тот жадно облизал их.
— Дай еще, не жалей.
— Нельзя, Эдек, тебе будет хуже.
— Хуже мне уже не будет. Воды! Еще немного… — Рымша успокоился. Ксендз Патер придвинулся к нему. — Кто это?