Баделле тотчас подошла к нему: сожженные солнцем руки худы, словно шея журавля, повисшие вдоль костистых бедер ладони покрыты пылью и кажутся несоразмерно большими. Она дунула, разгоняя скопившихся на корках губ мушек, и напевно произнесла:
Рутт, он держит Хельд
крепко завернув
от лучей зари
а потом встает…
— Баделле, — сказал он, зная, что она не закончила стих, но понимая также, что не обидит ее. — Мы еще живы.
Она кивнула. Эти три слова стали для них ритуалом, но ритуал никогда не терял привкуса необычности, некоего недоверчивого удивления. Спиногрызы особенно злобно наседали на них всю ночь, но была и хорошая новость: похоже, они наконец оставили позади Отцов.
Рутт поудобнее уложил девочку Хельд на локоть и двинулся, подпрыгивая на опухших ногах. На запад, в сердце Элана.
Ему не нужно было оглядываться, чтобы знать: все пошли следом. Те, что смогли. Об остальных позаботятся спиногрызы. Он не просил права вставать во главе змеи. Он ни о чем не просил, но он был здесь самым высоким и, возможно, самым старшим. Может быть, ему было тринадцать или даже четырнадцать.
Баделле напевала сзади:
Он идет вперед
по заре шагая
Хельд держа в руках
а ребристый хвост
вьется по земле
словно язычок
высунуло солнце.
Будет нужен нам
длинный язычок
воду отыскать
прежде чем ее
выхлебает солнце…
Баделле следила за ним и за тем, как все идут по его следу. Вскоре она сама встанет в ребристую змею. Она сдула мух, но они, конечно же, вернулись, окружили ранки на губах, ползают, сосут влагу из уголков глаз. Когда-то она была красивой — зеленые глаза, светлые волосы, подобные золотым нитям. Но красота дарит вам лишь улыбки. Когда в брюхе пусто, красота вянет. — И мухи, — шепнула она, — выводят по коже узоры страданий. А страдания — это некрасиво.
Она смотрела на Рутта. Он стал головой змеи. Он еще и клыки змеи, но это их личная, тайная шутка.
Змея забыла, что такое еда.
Она была среди тех, что брели с юга, из шелухи домов Корбансе, Крозиса и Канроса. Даже с островов Отпелас. Многие, как она сама, миновали берега Пеласиарского моря, попав на западную границу Стета, где некогда росли великие леса; там они обнаружили деревянную дорогу, пень-дорогу, как они иногда ее называли — деревья срублены, чтобы сделать плоские плахи, и эти плахи уложены рядами, насколько видит глаз. Другие дети явились из самого Стета, пробравшись по руслам пересохших рек, через путаницу трухлявых упавших стволов и покрытых коростой кустарников. Были признаки, что в прошлом в Стете росли леса, по праву давшие ему прозвище Лесного Края, но Баделле не очень в это верила: все, что здесь можно найти — изрытые неудобья, руины и запустение. Ни одного дерева не видно. Они называли это пень-дорогой, но иногда — лесной дорогой. Еще одна личная шутка.