— Не знаю… Может быть, потому, что Редон всегда отказывался глядеть на любую наготу.
— Любую наготу?
— Он говорил: «Je ne regarde jamais ce qui est nu» [109].
— Потому что проникал всегда глубже наготы, как рентгеновские лучи.
Странно, у меня перед Христом Редона всегда возникало ощущение, сходное с тем, что так точно описал дон Гаэтано. Но я сказал:
— То, о чем вы говорите, имеет лишь одну причину, весьма ничтожную и порожденную скорее тщеславием, чем мистическим вдохновением: Редон просто хотел сделать Христа непохожим…
— Но настолько непохожим и вместе с тем убедительным… Словом, не хотите ли вы, не расположены ли попытаться дать нам свой образ Христа?
— Не расположен, но хочу.
— Ага, хотите… Отлично. Посмотрим. — И, как будто только сейчас заметив, что остальные скучают, переменил разговор. — Вы, я вижу, устали от хлопот, господин прокурор.
— Увы, — вздохнул Скаламбри.
— А вы тем временем отдохнули, господин комиссар. — Не без коварства.
— Еще бы, — язвительно поддакнул Скаламбри.
— Я не могу не вывести из этого заключение, — обратился дон Гаэтано к Скаламбри, — что вы делаете с душевной мукой то, что комиссар делает с радостью; но комиссар…
— Комиссар, — вмешался комиссар, — через два месяца уходит, потому и радуется.
— Уходит?
— Из полиции. На пенсию. И уезжает в деревню.
— Ваше счастье! — поздравил его министр.
— Значит, уйти из полиции — счастье? — спросил министра дон Гаэтано, иронически улыбаясь.
— Нет, этого бы я себе не позволил: я так уважаю нашу полицию, так ею восхищаюсь… Счастье — уехать в деревню.
— Ну, это счастье легко достижимо, в особенности для вас и для господина президента… — Президент слегка подскочил на месте. — Комиссар вынужден ждать еще два месяца, а вы можете отправиться немедленно.
Министр и президент помрачнели еще больше. Они, по-моему, решили, что дон Гаэтано намекает на попавшие в руки Скаламбри чеки, из-за которых им, может быть, придется выйти в отставку. И может быть, дон Гаэтано на это и намекал. Оба в один голос сказали:
— Если бы так!
— Неужели уйти так трудно? Разве вас держат силой? — спросил дон Гаэтано, разыгрывая простодушное удивление.
— О боже мой! — отозвался министр. — Силой не силой, а уйти очень трудно.
Президент утвердительно закивал.
— Особенно сейчас, — загадочно заметил дон Гаэтано.
Хотел ли он сказать: «Вас выгонят без промедления» или: «Теперь вам не уйти, не отчитавшись в ваших сделках с Микелоцци»? Как бы то ни было, говорил он с намеком. И забавлялся этим.
У министра достало сил перетолковать слова дона Гаэтано:
— Вот именно, особенно сейчас: когда дела так плохи, отставка была бы бегством, дезертирством.