Смерть инквизитора (Шаша)

Coraggio e viltà degli intellettuali. A cura di Domenico Porzio. Milano, 1977, p. VII.

Leonardo Sciascia. Nero su nero. Torino, 1979, p. 14.

Если ты невиновен, не обвиняй себя; если обвинил себя, не оправдывай; открой истину и уповай на Господа (лат.). (Здесь и далее прим. перев.)

Смерть, где победа твоя? (лат.).

Авторские примечания, помеченные цифрой со звездочкой, см. на с. 78.— Прим. ред.

* В той же книге — другой перл Д’Орса об инквизиции: «…следует помнить, что инквизиция в Испании была институтом скорее не религиозным, а политическим; и не столько политическим, сколько воспитательным; не столько воспитательным, сколько полицейским». За этим по-мышиному юрким слогом, за этими тонкими наблюдениями — большие возможности Д’Орса, они помогают, когда он говорит о барокко, и решительно мешают, когда говорит об инквизиции. Историк-иезуит Хуан де Мариана, писавший в конце XVI века, значительно опередил Д’Орса (и, надо сказать, кое-кого из наших историков) в понимании инквизиции. Да, он — с оглядкой — называл ее «спасением, ниспосланным Небесами», однако добавлял: «Паче всего удивительно было, что дети платили за преступления отцов; что неизвестен был и не упоминался тот, кто обвинял, не вызывали и свидетелей, — все противуположно тому, как издревле в судах полагалось. Кроме сего, новым было, что подобные грешники каралися смертною казнию; неприятное же самое в том состояло, что по причине тайных сих дознаний утрачивалась свобода слушать и говорить, поелику были в городах и деревнях люди, кои задачу имели сообщать, что просходит: в этом некоторые видели рабство тягчайшее и смерти подобное».

* A. Castro. La Spagna nella sua realtà storica. Firenze, 1955.

Сокровище (араб.).

* Diari della città di Palermo dal secolo XVI al XIX, per cura di Gioacchino Di Marzo, volume V, Palermo, 1870.

Все из богатых, из знати, из преступников (исп.).

* Relazione del Atto Pubblico di Fede celebrato in Palermo a' 17 marzo dell'Anno 1658 del P. D. Girolamo Matranga, Chierico Regolare Teatino, Consultore e Qualificatore del Tribunale del S. Ufficio di Sicilia. Seconda edizione con nuova aggiunta, Palermo, 1658. Первое издание вышло в 1657 г. под заглавием Racconto dell'Atto и т. д.: в нем меньше сведений, зато оно открывается двумя любопытными гравюрами из области астрологических вывертов отца Матранги.

Здесь покоится лиценциат Д[он] Хуан Лопес де Сиснерос, уроженец Кастромончо в Старой Кастилии, эконом и главный викарий епископства Оренса, воспитанник знаменитой школы Сан-Идельфонсо университета Алькала-де-Энарес, основанного его родственником, прокурор и апостольский инквизитор в сем королевстве Сицилии. Скончался в оной должности инквизитора апреля 4 дня 1657 года, имея от роду 71 год. Основал постоянное капелланство в этой капелле, коей патронами являются инквизиторы сего королевства (исп.).

* В Описи движимого имущества, находящегося в здании Палермского Священного Трибунала, составленной Судом Королевской Казны 27 марта 1782 года, фигурируют тринадцать картин, посвященных мученичеству Педро Арбуэса, или де Арбуэса, одиннадцать из которых, в первом зале, рассказывали о его жизни.

* Людовико Парамо, или де Парамо, — автор книги, упомянутой Вольтером в «Философском словаре», в статье «Инквизиция»: «Луиджи (Людовико) ди Парамо, один из самых уважаемых писателей и блестящих умов Священного Трибунала… Этот Парамо был человеком простым, исключительно точным в датах, он не упускал ни одного интересного случая и с огромным тщанием вел счет жертвам инквизиции во всех странах».

* Вито Ла Мантия написал о сицилийской инквизиции две книги, содержащие богатейший документальный материал, который он почерпнул главным образом в Палермской коммунальной библиотеке: Origine e vicende dell'Inquisizione in Sicilia, оттиск "Rivista storica italiana”, Torino, 1886, и L'Inquisizione in Sicilia, Palermo, 1904; вторая работа, вопреки существующему мнению, не является переизданием первой.

* F. Maggiore-Perni. La popolazione di Sicilia e di Palermo dal X al XVIII secolo, Palermo, 1859.

* Serafino Amabile Guastella. Canti popolari del circondario di Modica, Modica, 1876: «Малейшее ослушание, непристойное выражение или полубогохульство влекли за собой наказание ошейником, безжалостно налагаемое приходским священником… Юному преступнику или хотя бы сочтенному таковым заключали шею в сей железный обруч, руки связывали за спиною и обнаженное по пояс тело обмазывали медом. На слезы, на крики, на призывы о сострадании, на мольбу хотя бы отгонять от него мух отвечали оскорблениями и оглушительным свистом. Все подростки, нарочно приведенные родителями, присутствовали там для науки и острастки на будущее». Обычай этот, добавляет Гуастелла, существовал вплоть «до начала века». Очевидно, что с упразднением инквизиции епархия завладела наконец исключительным правом распоряжаться ошейником.

Обитель св. Юлиана, Августинцев-Реформатов св. Адриана, основана в лето 1614 братом Фуодием Полистенским, подвигнутым на сие графом Иеронимом (лат.).

Odio (итал.) — ненависть.

Сохранив то, что следует сохранить (лат.).

* G. Е. Di Blasi. Storia cronologica dei Vicere, Luogotenenti e Presidenti del Regno di Sicilia, Palermo, 1842: «После того как он многократно притворялся, будто одумался, он был осужден на долгие годы к галерам; однако ж подстрекал там своих товарищей взбунтоваться, так что трибунал снова взялся за него и приговорил к вечному заточению».

Буфеты (фр.).

Не хочу смерти грешника, но чтобы грешник обратился от пути своего и жив был (лат.).

Состава преступления (лат.).

Краткому отчету (исп.).

Брат Диего Ла Матина, уроженец Ракальмуто, Епархия Джирдженто, 37 лет от роду, монах ордена Реформатов Бл. Августина, в сане Диакона, истинный еретик, рецидивист, одержимый ненавистью к вере, убийца синьора Инквизитора, Нераскаянный, Строптивый, Неисправимый, был со знаками Отпущенного судим, после объявления приговора и лишения сана передан в руки, светского Правосудия (исп., лат.).

Палермской или сицилийской инквизиции (исп.).

Том (исп.).

Отчетам о процессах по делам веры (исп.).

* Н. С. Lea. The Inquisition in the Spanish Dependencies, New York, 1908. Однако в том, что касается Сицилии, этот труд, в целом фундаментальный, очень мало добавляет к двум упомянутым книгам Лa Мантии, которые Ли широко использует, и к Breve rapporto del Tribunale della S. S, Inquisizione di Sicilia инквизитора Антонио Франкины, изданному в Палермо в 1744 г. Из Франкины Ли почти дословно переводит следующее место: «Он умер от раны на лбу, нанесенной ему фра Диего Ла Матиной, когда со всей христианской любовью навещал оного в тайных застенках».

Положение Инквизитора было небезопасным, ибо Хуан Лопес де Сиснерос умер от раны на лбу, нанесенной ему братом Диего Ла Матиной, узником, которого он посетил в камере… (англ.).

Сколь скудными идеями живут секта и век! (исп.).

«Истории инакомыслящих» (исп.).

Иллюминатов (исп.).

Безразличия (исп.).

Наконец, когда огонь придвинулся, он, повторяя старую свою еретическую хулу, будто Бог несправедлив есть, задохнувшись в дымном пламени, скончался… (лат.).

Сказать вам по правде, мой дорогой друг, я растрогался и заплакал (фр.).

Воспрянь, Господи, и рассуди дело твое (лат.).

* Решение уничтожить архив инквизиции, хотя и отвечало воспитанию и характеру Караччоло, было принято не им. Уже из дневника Виллабьянки явствует, с каким облегчением восприняла это событие сицилийская аристократия, и нетрудно вообразить предшествовавшие ему нетерпеливые настояния, официально высказанные верховным инквизитором Вентимильей. Об этом же, кстати, недвусмысленно говорит и Виллабьянка. В Сицилии, правда, на Караччоло все еще смотрят как на «человека, приказавшего сжечь архив инквизиции»: представление, распространившееся с легкой руки историка Исидоро Ла Лумии, который для своего очерка о Караччоло, напечатанного в 1870 г., как-никак работал с дневниками Виллабьянки. Следует, однако, сказать, что образованная часть сицилийского общества в целом относилась к Караччоло холодно, если не враждебно. Разумеется, с должными исключениями.

* Публичный Акт Веры, торжественно отпразднованный в городе Палермо апреля 6 дня 1724 года Трибуналом Св. Инквизиции… Описанный Д. Д. Антонио Монджиторе, Палермо, 1724. В рукописном отчете, хранящемся в Палермской коммунальной библиотеке, говорится, что фра Ромуальдо все нарекал диавольским обманом, сиречь обман — непогрешимость Папы, обман — поклонение Святым, ибо нет другого Святого, кроме Всевышнего (хотя допускал существование праведных мужей, каковыми, по его словам, были Лютер, Кальвин, фра Диего Ла Матина…).

* * *

Помимо названных здесь хроник, отчетов, исследований, я прочел (или возомнил, будто прочел) все, что можно было прочесть о сицилийской инквизиции, и могу сказать: я работал над этим очерком больше и с большей отдачей и страстью, чем над любой другой своей книгой. И подобно тому, как часами или днями напролет нас сопровождают порой отдельные музыкальные темы и фразы, меня сопровождали в этой работе образы (сродни музыкальным) исключительно умной книги моего друга Антонио Кастелли «Тонкая пуповина», в которой говорится о наших корнях (его и моих), о том, чем мы дышим, что дал нам в человеческом плане городок, где мы родились. И еще меня сопровождали воспоминания о любимых и уважаемых людях — из моей родни и моих земляков, — которых уже нет в живых. Это были люди твердых убеждений, сказал бы Матранга: упрямые, несгибаемые, способные выносить бесконечные страдания, жертвовать собой. И я написал о фра Диего как об одном из них — о еретике не по отношению к религии (которой они на свой лад следовали), а по отношению к жизни.

Но мне не хочется, после того как я написал (на свой лад) исторический очерк, ударяться в воспоминания и рассуждать о собственных чувствах. Просто скажу, что книга эта посвящена ракальмутцам, живым и мертвым, — людям твердых убеждений.

Остается добавить выражение благодарности, подчеркнув, что по мере того, как мои собственные изыскания оказывались в большой степени бесплодными, увеличивалось число тех, кому обязан я благодарностью. Это в первую очередь Антонио Кремона, Энцо Д’Алессандро, Ромуальдо Джуффрида, Джованна Онорато, Микеле Пардо, Фернандо Шанна, Джузеппе Троизи, а также монсеньор Джованни Казуччо и священники Гонсало Альварес и Альфонсо Ди Джованна.

«История Милана» графа Пьетро Верри. Милан, 1825, том IV, с. 155.

Здесь и далее: Мандзони А. Обрученные. Пер. с итал. под редакцией Н. Георгиевской и А. Эфроса. М., Гослитиздат, 1955.

Здесь: и по гражданскому, и по каноническому праву (лат.).

Из Варесе (итал.).

Сразу (лат.).

Для достижения любви (лат.).

Для достижения смерти (лат.).

Возница (лат.).

Начало (лат.).

Непрошеное оправдание становится открытым обвинением (лат.).

Здесь: смертельные (лат.).

По обету (лат.).

Данте Алигьери. Божественная комедия. Рай, песнь 3, 123-й стих.

Мандзони А. Избранное. Пер. Г. Смирнова: М., «Худ. лит.», 1978.

Народ (итал.).

Итал. pupilla.

«Опыты» (фр.).

Признаться, мы видим ее на таком же расстоянии, как из Тюильри сен-жерменское предместье; разделяющее нас водное пространство, право же, не шире, но пересечь его — пока никакой возможности. Поверьте, когда б нужда была лишь в попутном ветре, мы поступили бы, как Агамемнон: принесли бы в жертву юную деву. Но ветер, слава богу, есть. Нет ни одного суденышка, вот в чем беда. Говорят, прибудет, и я надеюсь. Но не думайте, мадам, что взор мой не обращен вспять, туда, где я оставил Вас и столь милые моему сердцу родные места. Мне не терпится повидать родину Прозерпины и хоть сколько-нибудь понять, отчего жену себе дьявол взял именно в сих краях.

(Курье. Французские и итальянские письма)

Бог тебе судья (лат.).

«О судебных разбирательствах дел, касающихся земельной собственности» (лат.).

«О передаче земельных владений» (лат.).

В землях басурманских (лат.); игра слов: infidelium — нечестный и нечестивый.

Сплошь из дерева (фр.).

Boucher — мясник; boucherie — мясная лавка (фр.).

Vucciria — мясные ряды; рынок (сицил. диалект).

«Тысяча и одна ночь» (фр.).

Ты, Грасселлини, мул у Караччоло (лат.). Игра слов: “Tumulus Caraccioli” — гробница Караччоло.

«Чрезвычайные указы Сицилийского королевства» (лат.).

«Парадокс актерского мастерства» (фр.).

Весеннего равноденствия (лат.).

Свод сицилийских грамот времен сарацинского владычества с 827 по 1072 год, впервые публикуемый под редакцией и с комментариями Альфонсо Айрольди, архиепископа Гераклейского (лат.).

Что есть допрос? (лат.).

Рабов допрашивать, пытать (лат.).

Многие знают такие заклинания, которые делают их неподвластными законам и правителям (лат.).

Одиночество (исп.), а также женское имя.

Вы вместе будете в земле, в пыли, в тени, в небытии (исп.).

Франческо Паоло Ди Блази обезглавить без всякой торжественности, а перед исполнением приговора пытать до потери сознания, дабы назвал сообщников; Джулио Тиналью, Бенедетто Ла Виллу и Бернардо Палумбо повесить и чтоб висели, покуда душа не расстанется с телом; казнь их да свершится публично на пустыре святой Терезии, что за Новыми Воротами (лат.).

Пытать до потери сознания, дабы назвал сообщников (лат.).

* Это краткое заявление красноречиво свидетельствует о происхождении и уровне большинства «осведомителей». «Кругами», способными в то время заподозрить, что исчезновение Майораны есть результат «представляющих угрозу для национальных интересов» шпионских интриг, могли быть только самые мелкие чиновники, привратники, лавочники, но уж никак не физики, не дипломаты, не высшие военные или министерские чины. Очень вероятно, что такое подозрение возникло вслед за тем, как о случившемся поведал еженедельник «Доменика дель коррьере», и именно у его читателей.

Цифрой с * помечены авторские сноски. (Прим. ред.)

* На то, что Ферми не поднял руку в римском приветствии, а просто протянул ее королю Швеции, итальянские газеты откликнулись язвительными комментариями. Тому, кто не жил при фашизме, трудно вообразить, какие беды мог навлечь на себя человек, по рассеянности вместо римского приветствия пожавший другому руку. В той же комедии «Рафаэль» есть эпизод, из которого видно, какими мучительными, неразрешимыми проблемами была чревата отмена рукопожатия:

«— Простите, федерале, а если король, как ожидается, приедет в наш городок и протянет мне руку, что тогда делать?

— Протянет руку? Да, вот это вопрос… Протянет вам руку… Идите сюда! Предположим, я — король.

— А я кто? Чтобы знать, как себя вести…

— Вы — тот, кто есть на самом деле, политический секретарь. Ваша фамилия?

— Горгони.

— Политический секретарь Горгони! Приветствуйте меня! Приветствуйте, говорю.

— Салют королю!

— Да нет же, нет… Вы должны сказать: „Салют дуче!“

— Но ведь вы — король.

— Вас это заботить не должно! Вы говорите: „Салют дуче!“

— Хорошо, так и скажу.

— Не опускайте руку! Я вам протягиваю свою… Нет-нет-нет! Поменяемся ролями. Я — это вы. Я — политический секретарь Горгони. Смотрите на меня внимательно. А вы — король… Нет, слишком вы высокий.

Сядьте! Идите сюда вы, Скармакка. Вы — король. Нет, король — я. А вы — политический секретарь Горгони.

— Почему это я — Горгони? Я хочу быть перед королем самим собой.

— Ладно, вы — это вы. Поднимите руку! Я вам протягиваю свою — вот так. Вы поднимаете руку еще выше.

— А если король, избави бог, подумает, что я не хочу пожимать ему руку из гордости, и обидится?

— Его Величество никогда не думает… В общем, это все ерунда, никогда такого не случится. Садитесь! Как можно задавать такие глупые вопросы?»

* О раннем развитии Майораны много говорилось в статьях, публиковавшихся в последние годы в газетах, еженедельниках и журналах. Об этом же пишет Амальди в «Биографическом очерке», на который мы часто ссылаемся (он входит в изданную в 1966 г. в Риме Национальной академией дей Линчеи книгу «Жизнь и деятельность Этторе Майораны»).

Если других детей заставляли читать пришедшим в гости родственникам и друзьям стихи — в то время, как правило, «Непоседу Терезу», — то Этторе приходилось решать арифметические примеры — перемножать трехзначные числа, извлекать квадратные и кубические корни. Это в три-четыре года, когда он и прочесть-то числа не умел! «Если ему задавали пример, маленький Этторе, словно желая уединиться, залезал под стол и оттуда через несколько секунд отвечал». Под стол — чтобы сосредоточиться и еще потому, что, как все вынужденные выступать перед публикой дети, он стеснялся. И возможно, его чрезмерная застенчивость, мешавшая ему, уже взрослому, делиться результатами своих исследований, — отголосок того детского стыда.

* В биографии и творчестве Стендаля есть и множество иных признаков. Назовем наугад лишь некоторые.

Уже в ранней юности Стендаль знает, что он — тот писатель, каким он станет. Поведение его следовало бы расценить как типичную манию величия на грани бреда, не будь оно обусловлено тем, что напишет он позже. Он прекрасно знает: ему есть что сказать. И намеренно, сознательно теряет время — хоть и не знает точно почему, хоть и считает: причина в том, что сказать ему надо слишком много (1804 год, Journal: “J’ai trop à écrire, c’est pourquoi je n’écris rien’*). Графомания более поздних лет для Стендаля — своеобразный способ рассеять как можно шире в пространстве свою жизнь, протяженность которой во времени, опасается он, будет невелика, — оставляя «следы жизни» на всем, что попадается под руку (из вещей «фонда Буччи», хранящихся ныне в Милане, особенно трогательно выглядит пудреница — или табакерка, — изнутри вся покрытая текстом). Стендалевская же тайнопись — способ эти следы обнаружить, загадочностью и непонятностью создать впечатление их значительности и возбудить к ним интерес. Графомания и тайнопись характерны соответственно для детства и отрочества — когда письмо открывают для себя впервые и когда, с появлением внутренней жизни, изобретают его заново. Ребенок пишет везде, где может. Подросток же всегда старается выдумать «тайный» способ письма.

* Дневник: «Я должен написать слишком много и потому не пишу ничего» (фр.).

Суеверный ужас (лат.).

Недоразумение, букв.: одно вместо другого (лат.).

* Организация работы над «Манхэттенским проектом» и место его осуществления вызывают в нашем представлении картины изоляции от мира и рабской зависимости, подобные тем, что были характерны для гитлеровских лагерей уничтожения. Кто манипулирует смертью, пусть уготованной другим — как это делали работавшие в Лос-Аламосе, — тот находится в стане смерти и сам обречен. В общем, в Лос-Аламосе было воссоздано именно то, с чем предполагалось вести борьбу. Отношения между полномочным административным руководителем «Манхэттенского проекта» генералом Гровсом и директором атомных лабораторий физиком Оппенгеймером ничем не отличались, по сути, от тех, которые нередко складывались в нацистских лагерях между отдельными заключенными и лагерными властями. Такие пленные-коллаборационисты были жертвами иного рода, нежели остальные. Палачи мучили их по-иному. Работой в Лос-Аламосе Оппенгеймер был уничтожен в такой же мере, как узник гитлеровского лагеря смерти — сотрудничеством с врагом. Драма его, не вызывающая у нас ни малейшего сочувствия и лишь способная послужить притчей, уроком, предостережением для людей науки, как раз есть субъективно пережитая индивидом драма рокового «коллаборационизма», следствие которого многие тысячи людей пережили (в том смысле, что испытали его на себе — и погибли) объективно, став его объектом, мишенью. Остается лишь надеяться, что такой пока еще распространенный «коллаборационизм» больше не предоставит смерти возможностей собрать новые, еще более обильные урожаи.

* Но несмотря на то, что Майорана приводит также и другие характерные подробности поведения Бора, раз союзники так старались во время войны вывезти его из оккупированной немцами Дании, быть буквально впавшим в детство он не мог. Вероятно, он казался таким оттого, что постоянно пребывал в крайней рассеянности. Но впавший в детство или просто невнимательный, в сказанном ему Гейзенбергом он усмотрел наверняка скорей угрозу, чем продиктованное тревогой успокоительное сообщение.

«Физический журнал» (нем.).

* В одном из предыдущих писем он ясно написал: «Внутриполитическая ситуация постоянно грозит катастрофой, но людям, по-моему, дела до этого мало». В том же письме набрасывает карикатурный портрет офицера, который не мог сделать малейшего движения, «не щелкнув при этом с силой каблуками»: офицер был готов в любой момент поднести Майоране огоньку, но именно расточение механической любезности не позволило ему за всю поездку произнести что-либо, кроме приветствий.

* Утверждение сие, само собой, не означает, что, если с Сицилии за два тысячелетия с лишним не вышло ни одного ученого, это оттого, что сицилийцы неспособны к наукам. Но, безусловно, оно подразумевает наличие исторических причин, среди которых — более длительное, более постоянное, более агрессивное и вездесущее, чем в других областях Италии, присутствие инквизиции — испанской инквизиции. Этим же объясняется и ставшая общим местом «нерасположенность к наукам» испанцев. Точно так же из сказанного не вытекает, что на Сицилии со времен Архимеда до Майораны ни один человек не посвятил себя науке. Был Мавролик, были ботаники Бернардино из Укрии и Боттоне, был философ и естествоиспытатель Кампаилла, анатом Инграсиа, химик Каннидзаро. Непосредственными предшественниками Этторе Майораны можно считать членов «палермской математической школы» и даже одного из его родственников — резульфизика Квирино Майорану. Последний, профессор Болонского университета, всю жизнь пытался доказать, что теория относительности неверна, честно признавая бесплодность своих усилий, однако упорно их продолжая. Случай этот кажется нам «весьма сицилийским». Любопытно, как складывались отношения и какие велись по поводу этой теории споры между дядей и племянником, между Этторе, который в нее верил, и Квирино, который отказывался ее признать.

«Вероятное существование нейтрона» (англ.).

* Альберто Савинио — самый значительный итальянский писатель периода между двумя войнами (брат — настоящее его имя было Андреа Де Кирико — самого значительного итальянского художника той же и более поздней поры). Но кому в Италии известны его книги, несмотря на то что две-три из них в последние годы усердно переиздаются? Сам Савинио, порою рассуждая о посредственных или глупых читателях, говорил: но разве есть среди читателей Савинио посредственности и глупцы? Он не спрашивал, а утверждал, уверенный, что таковых нет. Но сейчас, когда количество посредственностей и, пуще того, дураков чудовищно возросло, мы полагаем, что число читателей Савинио — потенциальных или фактических — поубавилось и едва ли не сходит на нет.

* Если уж продолжить в манере Савинио: строчка эта, запоминающаяся благодаря женскому имени, непривычному для нашего слуха, хоть и сделал его Капуана названием своего неплохого романа (Хосе Морено Вилья дает Хасинте определение peliculera, переводимое разве что оборотами «влюбленная в кино», «одержимая кинематографом и его мифами», «жаждущая сниматься в кино», но переведенное Монтале словом «фотогеничная», как того потребовал стих), — так вот, строчка эта могла бы выражать суть всего, что написал Морено Вилья, в той идиотской игре, в которую — на манер футуристов и фрагментистов — кое-кто пробовал играть, используя в качестве материалов итальянскую поэзию: предлагалось выбрать по одной строке, воплощавшей бы суть творчества того или иного поэта, для микроскопической антологии. Исключением являлся только Данте, чьих строчек решено было оставить две. Симптоматично, однако, что такие дурацкие игры популярными становятся в моменты отчаяния: к примеру, после минувшей войны составлялись списки десяти книг, которые следовало сберечь — сберечь от ядерной катастрофы. Будто бы достаточно спасти десяток книг, если не останется людей, способных их читать. Так, совершив краткий экскурс в манере Савинио, возвратились мы к нашей теме.

* Вопрос, проблема (итал.). Восходит к латинскому quaesitum — от глагола quaerere, среди значений которого — «разыскивать», «расследовать», «напрасно искать, не находить».

Антология философской мысли. Пер. С. Аверинцева. Том I, полутом II. Москва, «Мысль», 1969.

Надо жить в довольстве, припеваючи (фр.). Букв.: иметь теплые ноги.

«Боже, достоинство естества человеческого дивно устроивый и наипаче того дивно претворивый, подаждь нам, да через таинство сих воды и вина соделаемся мы сопричастники божественности Того, кто соблаговолил соделаться причастник человечества нашего — Иисус Христос, сын Твой, Господь наш, с Тобою живый и царствуяй в единстве Духа Святаго во веки веков» (лат.).

Здесь: предвосхитивший его появление (фр.).

Никогда вдвоем (лат.).

«Все книги я прочел» (фр.).

Помимо своей воли (фр.).

«О, мачты на волнах колеблющие судно!» (фр.).

«Увы, уныла плоть! Все книги я прочел» (фр.).

Turris eburnea — башня из слоновой кости (лат.). Burrea — неправильно образованное прилагательное от burro — сливочное масло (итал.).

Отпускаю тебе во имя отца и сына и святого духа (лат.).

Церковный суд в Риме.

Обещание порядочного человека есть обязательство (лат.).

Вещественная улика (лат.).

Без подготовки (лат.).

«Надо возделывать свой сад» (фр.).

Я никогда не смотрю на то, что обнажено (фр.).

Всякое благо троично! (лат.).

При всем народе (лат.).

Пер. М. Лозинского. Москва, «Жургаз», 1934.

Нанять Титоне и оплатить… (англ.).

Гвоздь (фр.).

Букв.: глупость (фр.).

Наизусть (фр.).

Пред белой фермою, где в полдень на порог

Выходит иногда погреться старичок…

Вас сколько, моряки, вас сколько, капитаны,

Что плыли весело в неведомые страны,

В тех далях голубых осталось навсегда!

(Пер. с фр. В. Брюсова.)

Ревность; жалюзи (итал.).

Ревность жены; жалюзи жены (итал.).

Ничья (лат.).

Шекспир В. Гамлет. Пер. Б. Пастернака.