— Что-то я упустил нить вашего романа.
— Понимаю. Впрочем, согласись вы со мной, нас оказалось бы только двое. — Уже было принято решение объявить в городе траур и устроить адвокату Сандосу государственные похороны, и кто отважился бы теперь на более скромное погребение жертвы политического преступления, антидемократического порыва, разрушающего безумства?
— Я рад, что вы признали: нас было бы только двое — при условии, что ваш роман показался бы мне хоть сколько-нибудь правдоподобным.
— Если уж продолжать в романном ключе… Перед нами стоит проблема, точнее, дилемма: «дети ли восемьдесят девятого года» появились, чтобы прикончить Сандоса, или же Сандос был убит, чтобы появились «дети восемьдесят девятого года»?
— Решайте ее в одиночку. Что касается меня и этого дела, я исхожу из фактов: Сандосу угрожали по телефону «дети восемьдесят девятого года», Сандос убит, «дети восемьдесят девятого года» взяли на себя ответственность за это убийство. Наша цель — найти их и передать, как принято выражаться, в руки правосудия.
— «Детей восемьдесят девятого года».
— Именно их. И учтите: в вашей дилемме — если рассуждать абстрактно, опять-таки в духе литературной игры — я склоняюсь к первой из версий: «дети восемьдесят девятого года» появились на свет, чтобы удобнее было покончить с Сандосом и чтобы осложнить нам или сделать вовсе невозможным обнаружение виновника или виновников. Вторую же — будто Сандоса убили для того, чтобы появились «дети восемьдесят девятого года», — я оставляю вам. Забавляйтесь на здоровье!
— За полвека с лишним мы — полиция и карабинеры — проглотили столько пилюль, что заслужили право немного позабавиться — не говоря о тех, которые глотал я лично чуть не три десятка лет, служа этой администрации.
— Ну, одной больше, одной меньше… В общем, так: чувствуете, что и это дело грозит пилюлей — приготовьтесь глотать.
* * *
Ослушавшись, он сидел в гостиной дома Де Матис, бок о бок с хозяйкой. Должно быть, любопытство мучило ее настолько, что неосознанно она решила: физическое соседство расположит к большей доверительности.
— Едва привратник сообщил, что со мною хочет поговорить сотрудник полиции, я сразу поняла: вас, конечно же, интересуют те записки, которыми три вечера назад обменялись Сандос и Ауриспа.
У нее было умное лицо и прекрасные глаза; казалось, в них блуждают иронические, озорные огоньки. Отнюдь собою не дурна — Ауриспа, по словам которого с первого взгляда на нее якобы делалось ясно: стремление находиться с ней рядом не иначе как игра и притворство, явно не был тонким ценителем женской красоты и относился к ней как покупатель, следивший, чтобы его не обвесили. Худоба синьоры Де Матис была приятной; к ней подошло бы слово «легкая», так как движения ее и жесты были грациозны, трепетно-легки.