Священный трибунал преследовал, как правило, пять категорий людей: еретиков и подозреваемых в ереси, их пособников, колдунов и ведьм, богохульников, тех, кто оказывал противодействие инквизиции и ее представителям, и в исключительных случаях (зато с трагической частотой) — иудеев, магометан и других иноверцев. Что касается двоеженцев, то они как будто входили в категорию богохульников и подлежали безразлично какому суду — инквизиционному или епископскому. Разбойник с большой дороги, грабитель мог лишь в одном случае, полагаем мы, быть передан обычным судом суду инквизиции: коль скоро он пользовался привилегией фамильяра. А ведь именно фамильяры, если исключить знать и богачей, и были преступниками, как писал Марко Антонио Колонна, — фамильяры, завербованные из содержателей постоялых дворов, трактирщиков, торговцев мясом, птицею и тому подобной провизиею и, уж конечно, не из духовенства. Более того, мы можем сказать, что не встречали случаев, когда в роли фамильяров оказались бы священники или монахи. Но даже если допустить, что фра Диего был фамильяром, так или иначе, непонятно, какого клятвенного отречения можно требовать просто от преступника, от разбойника с большой дороги. С другой стороны, мы знаем, что священный трибунал, подвергая своих фамильяров суду за обычные преступления, выносил довольно мягкие приговоры, не отличавшиеся к тому же от приговоров обычного правосудия, и, если бы фра Диего судили за обычное преступление, его приговорили бы к недолгому заключению, либо к ничтожно малому штрафу, либо к выселению (высылке, переводу в другой приход). Вместо этого оказалось достаточно покаяния, чтобы его простили: он предстал и покаялся по форме и прощен был, как утверждает доктор Аурия.
Остается единственное разумное предположение: преступление носило двоякий характер, то есть являлось одновременно ересью и нарушением обычных законов. Например, состояло в отрицательном отношении к собственности либо к определенным видам собственности. Или всего-навсего ограничивалось, учитывая политическую сущность инквизиции и ее в полном смысле слова полицейскую роль в испанских владениях (да и в самой Испании), отрицательным отношением к налогам, лежавшим в то время особенно жестоким бременем на плечах сицилийского народа: не следует забывать, что налицо обстановка, которая приведет к восстанию д’Алези.
В свете этого предположения надо отдать должное Матранге, в чьем сознании, в чьем представлении об обществе если и была разница между «татем» и человеком, выражающим протест против феодальной собственности, пошлин ли, десятин ли, то разница минимальная (у нас еще и сегодня имеются солидные люди, для которых коммунист и «тать» — одно и то же).