>Тянулись дни, превращаясь в недели бездействия, пока однажды к вечеру, как раз в тот момент, когда Эдмунд закончил весьма болезненный разговор с отцом на тему своих трат и собирался выйти развеяться, лакей сообщил, что в дверях стоит «юная особа» и настойчиво добивается встречи с молодым Нейпиром, отказываясь верить в то, что его нет дома. С тяжелым сердцем Эдмунд спустился вниз, отец шел следом. Видеть бледное, убитое горем лицо Элеоноры было выше его сил; еще мучительнее было наблюдать ту радость, которая охватила ее при виде любимого. Элеонора шагнула навстречу, готовая обнять его, но, парализованный устремленным ему в спину мрачным взглядом отца, Эдмунд лишь пролепетал что-то и ретировался, не дожидаясь, пока перед ней захлопнут дверь. В тот же вечер он узнал, что молодая женщина бросилась с моста Баттерси и утонула. Это была Элеонора; предварительное следствие, приняв во внимание факт беременности жертвы, вынесло вердикт о самоубийстве на почве душевного расстройства.
>Имя Эдмунда не связывали с трагедией. Старый граф тут же отправил сына за границу, где тот задержался на несколько месяцев до тех пор, пока отец не скончался от апоплексического удара, который мгновенно разрешил все существовавшие между ними противоречия. Поначалу Эдмунд терзался муками совести, но со временем, как и подобает богатым и титулованным юношам, он сумел забыться в нескончаемом потоке удовольствий, и мир вокруг вновь стал приятным и беззаботным. Образ Элеоноры постепенно тускнел в его памяти, потесненный новыми прелестными лицами, и вскоре от него остались лишь слабые очертания. На рубеже своего сорокалетия лорд Эдмунд окончательно расстался с ним.
>Он мог бы считать себя абсолютно счастливым, если бы не точила его необъяснимая тревога – не то чтобы скука, но ощущение того, что мир лишился своего очарования. Последнее время Эдмунд все чаще ловил себя на том, что, вместо того чтобы любоваться красотами своей галереи, предпочитает созерцать пустую стену в северном крыле, как будто игрой воображения он мог вызвать образ, до сих пор ускользающий от него. Эдмунд был так поглощен этим занятием, что не замечал, как в бесплодном созерцании проходили часы, но тревога и волнение не отпускали; он был бессилен побороть чувственное желание, полыхавшее в нем, и тогда бежал прочь из галереи, из дома, чтобы затеряться в огромном городе, а потом, после бесцельных скитаний по улицам, возвращался домой и переодевался для выхода в свет.
>И вот как раз в один из таких дней лорд Эдмунд вышел из дома, по обыкновению свернул за угол и направился по набережной Чейни-Уок в сторону Ройял-Хоспитал-роуд, намереваясь затем выйти на улицу Ибери и, пройдя ее всю целиком, погулять по Грин-парку. Был ясный весенний день, легкий бриз, прохладный и бодрящий, покрывал рябью воды реки. Поглощенный своей грустью – непонятно, чем вызванной, – он почти дошел до поворота, как вдруг его внимание привлекла одинокая фигура на набережной. Она была шагах в пятидесяти впереди, но двигалась в том же направлении, что и он. Высокая, изящная фигура женщины, явно молодой, судя по тому, как легко и плавно она двигалась, в нежно-розовом платье с темно-синим или фиолетовым рисунком, и увенчанная – это было видно даже на расстоянии – потрясающим облаком – другого слова не подберешь, – потрясающим облаком золотисто-каштановых волос, которое, казалось, клубилось над ней и плыло, покачиваясь в такт движениям.