«Стильные стрижки» притаились за крошечным фасадом на Олд-Кент-роуд, задержав дыхание, чтобы втиснуться между магазинчиком, торгующем музыкой инди,[21] и лучшим чиппи[22] в Саутуарке. Рита такая же старомодная, как записи «Мотаун»,[23] которые она коллекционирует; ее салон, специализирующийся на холодной завивке, начесах и лиловых красках для волос, весьма популярен среди любительниц бинго.[24] Она провела здесь столько лет, что сама не заметила, как стала «ретро», и любит рассказывать всем желающим, как начинала в этом самом салоне тощей шестнадцатилетней девчонкой, когда еще вовсю бушевала война; как в день победы союзных войск она наблюдала через эту самую витрину, как мистер Харви из шляпной мастерской через дорогу сорвал с себя одежду и танцевал на улице абсолютно голый, не считая его лучшей шляпы.
Пятьдесят лет на одном месте. Неудивительно, что она так популярна в своей части Саутуарка, хлопотливом болтливом партере, отделенном от блистательного бельэтажа Доклендса. Некоторые из старейших клиенток знают ее еще с тех пор, когда вместо ножниц она держала в руках метлу, а теперь они не доверяют укладку своих бледно-лиловых кудряшек никому другому. «Люди не дураки, — говорит тетя Рита, — дай им немного любви, и они твои навеки». А еще у нее сверхъестественное чутье на победителей местных скачек, что тоже способствует бизнесу.
Я не особо разбираюсь в братьях и сестрах, но совершенно уверена, что свет не видывал таких непохожих сестер. Мама замкнута, Рита нет; мама предпочитает аккуратные туфли-лодочки, Рита готовит завтрак на шпильках; мама — запертый сейф семейных историй, Рита — неистощимый источник новостей. Я знаю это по личному опыту. Когда мне было девять лет и мама легла в больницу удалить камни в желчном пузыре, папа собрал мои вещи и отправил меня к Рите. То ли тетя почувствовала, что юное деревце в ее дверях пребывает в досадном неведении относительно своих корней, то ли я засыпала ее вопросами, а может, она просто увидела возможность позлить мою мать и нанести удар в их старинной войне, но на той неделе она взяла на себя труд заполнить многие пробелы.
Она показала пожелтевшие фотографии на стене, поведала забавные истории о том, каким был мир, когда она была моей ровесницей, и нарисовала яркую картину, полную красок, запахов и давно забытых голосов, которая заставила меня остро осознать то, что я уже смутно подозревала. Дом, где я жила, семья, в которой я росла, — все это было выхолощенным и одиноким. Я помню, как лежала на гостевом матрасике в доме Риты, четверо моих двоюродных сестер наполняли комнату тихим посапыванием и беспокойными ночными звуками, и я мечтала, чтобы Рита была моей матерью, чтобы я жила в теплом суматошном доме, трещащем по швам от сестер и семейных легенд. Еще я помню, как меня мгновенно окатила волна вины, едва эта мысль сформировалась в голове; как я плотно зажмурилась и представила свою предательскую мысль комком спутанного шелка, в уме распутала его и призвала ветер унести его далеко-далеко, как будто его никогда не бывало.