по ночам я дрожала в бомбоубежище Андерсона.
[40] В течение восемнадцати месяцев почерк постепенно становился все более аккуратным, а стиль — зрелым, пока наконец в предрассветные часы я не добралась до последнего письма, посланного домой как раз перед тем, как за Мередит приехал отец и забрал ее в Лондон. Письмо было датировано семнадцатым февраля 1941 года и имело следующее содержание:
Дорогие мама и папа!
Простите, что поссорилась с вами по телефону. Я была очень рада услышать ваши голоса, и мне ужасно неприятно, что все так закончилось. Вряд ли мне удалось объяснить свою точку зрения.
И все же я понимаю, что вы просто желаете мне добра; благодарна тебе, папа, что ты говорил обо мне с мистером Солли, однако не могу согласиться, что возвращение домой и работа у него машинисткой и есть то самое «добро».
Рита не такая, как я. Она возненавидела деревню с первого взгляда и всегда знала, что хочет делать и кем стать. Всю жизнь мне казалось, что со мной что-то неправильно, что я «другая» в некоем важном отношении, которого не могу объяснить, которого и сама не понимаю. Я люблю читать книги, люблю наблюдать за людьми, люблю запечатлевать на бумаге то, что вижу и чувствую. Да, это нелепо! Представляете, какой белой вороной я ощущала себя всю жизнь?
Но здесь я встретила людей, которым тоже это нравится; оказывается, некоторые смотрят на мир так же, как я. Саффи верит, что когда война окончится, а это вот-вот должно случиться, у меня неплохие шансы поступить в среднюю школу. А после… ну а вдруг! Возможно, даже университет?! Но я должна продолжить обучение, если собираюсь перевестись в среднюю школу.
И потому заклинаю вас: не забирайте меня домой! Блайты рады моему присутствию, и вам же известно, что обо мне прекрасно заботятся. Ты не «потеряла» меня, мама; напрасно ты так говоришь. Я твоя дочь… ты не сможешь потерять меня, даже если захочешь. И все же прошу: позвольте мне остаться.
С любовью и надеждой на лучшее,
ваша дочь Мередит.
Той ночью мне приснился Майлдерхерст. Я снова была девочкой, одетой в незнакомую школьную форму, и стояла у высоких железных ворот в начале подъездной дорожки. Ворота были заперты и слишком высоки, чтобы их перелезть; настолько высоки, что, когда я подняла глаза, их верхушка потерялась в клубящихся облаках над головой. Я попыталась взобраться, но ноги постоянно скользили и подгибались, как часто случается в снах; железо было ледяным, и все же меня переполняло страстное, отчаянное стремление выяснить, что же лежит за воротами.
Я посмотрела вниз и увидела на ладони большой ключ, заржавленный по краям. В следующее мгновение я очутилась за воротами, в экипаже. В сцене, взятой непосредственно из «Слякотника», я ехала по длинной извилистой дорожке, мимо темных дрожащих лесов, по мостам, пока передо мной на вершине холма не вырос замок.