Она мысленно перенеслась в убежище, в котором оказалась в первые недели блицкрига, когда бомбардировщики Гитлера помешали запланированному визиту к папиному стряпчему в Фолкстоне. Натужное веселье, песни, отвратительный едкий запах страха…
Перси закрыла глаза и увидела его. Человека в черном, который явился незамеченным во время бомбежки и прислонился к стене, ни с кем не общаясь. Его голова была низко склонена под темной-претемной шляпой. Перси наблюдала за ним, очарованная тем, как странно он выделялся на фоне других. Он поднял взгляд всего раз, прежде чем закутаться в плащ и выйти в пылающую ночь. Их взгляды встретились на единственный краткий миг, и она ничего не увидела в его глазах. Ни жалости, ни страха, ни решимости; только холодную пустоту. И тогда она поняла, что он — Смерть, и с тех пор он часто всплывал в ее памяти. Спускаясь во время своей смены в воронки от бомб, вытаскивая тела, она вспоминала жуткое, потустороннее спокойствие, которое окружало его, когда он вышел из убежища в хаос. Она поступила в службу скорой помощи вскоре после встречи с ним, но ею двигало не мужество, вовсе нет; просто смотреть в глаза Смерти было проще на пылающей поверхности, чем сидеть в ловушке под дрожащей, стонущей землей, в обществе одного лишь отчаянного веселья и беспомощного страха…
На дне графина оставался примерно дюйм янтарной жидкости, и Перси рассеянно задумалась, когда именно он там оказался. Несомненно, не один год назад — сейчас в желтой гостиной используются просто бутылки, — но какая разница, алкоголь с возрастом становится только лучше. Бросив взгляд за спину, Перси плеснула спиртного в бокал; в ее груди вспыхнуло пламя, и она обрадовалась боли — та была яркой и реальной, и она ощущала ее здесь и сейчас.
Шаги. Высокие каблуки. Еще далеко, но быстро приближаются, цокая по каменным плитам. Саффи.
Месяцы тревоги сплелись в животе Перси в свинцовый клубок. Необходимо взять себя в руки. Она ничего не добьется, если испортит Саффи вечер; ей-богу, у ее сестры и так не много возможностей утолить жажду развлечений. И все же у Перси кружилась голова от того, с какой легкостью она может все испортить. Подобное чувство переживаешь на краю высокого обрыва, когда ясно понимаешь, что прыгать нельзя, и оттого испытываешь странную тягу шагнуть вперед.
Господи, она безнадежна. В сердце Перси Блайт что-то непоправимо сломано, в нем таится что-то странное, неполноценное и совершенно отвратительное. Да как она посмела хотя бы на миг помыслить о легкости, с какой может лишить счастья свою собственную обожаемую, хоть и невыносимо раздражающую сестру? Неужели ее стремления всегда были настолько извращенными? Перси глубоко вздохнула. Несомненно, она больна, и это началось не вчера. Всю их жизнь так: чем больше энтузиазма выказывает Саффи насчет человека, предмета или идеи, тем меньше Перси. Как если бы они были единым существом, расщепленным надвое, и существовал предельный совокупный объем чувств, которые они могли выразить одновременно. И почему-то в некий момент Перси назначила себя хранителем равновесия: если Саффи страдала, Перси выбирала беззаботное веселье; если Саффи испытывала возбуждение, Перси изо всех сил старалась притушить его сарказмом. Какой же чертовски унылой она была!