— Я все меньше понимаю тебя. Наверное, ты патриций, который хотел бы отомстить императору, представив, что совращает его жену?
Он расхохотался и протянул ей чашу, которую она с готовностью наполнила вином.
— Нет, я и думать не думаю о Клавдии. Теперь я почти сожалею, что вкусил наслаждение с тобой.
— Я разочаровала тебя?
— Совсем наоборот. Именно поэтому я и сожалею. Если бы ты меня разочаровала, я бы с легким сердцем покинул тебя, а себе сказал бы, что и императрица не лучше, чем ты. Я бы выкинул вас обеих из головы и стал бы думать о другом и о других женщинах. Но с тобой я познал столь волнующее наслаждение, что мне все время будет хотеться испытать его вновь.
— Тут нет ничего невозможного. Мне кажется, ты богат. Я могу принадлежать тебе столько, сколько ты пожелаешь.
— Конечно. Но ты не Мессалина.
— Какая разница? Важно, что со мной ты получил удовольствие.
— И да и нет. Удовольствие действительно влечет меня к тебе, но я хочу обладать Мессалиной.
— Тогда тебе надо просто прийти к ней. Я слышала, что она принимает многих мужчин в своем доме на Квиринале и даже у себя во дворце. Почему бы ей не принять тебя? Я даже удивлена, что ты с ней незнаком. Ты же не какой-то безродный провинциал.
— Я из семьи патрициев и родился в Риме. И я знаком с императрицей.
— Она отвергла тебя? Меня бы это очень удивило, ведь ты недурен собой и производишь впечатление человека тонкого и деликатного. Как тебя зовут?
— Имя мое мало значит. Лисиска, ты девушка умная и проницательная. Ты поняла, когда я ласкал тебя, что ты должна быть сдержанной и не соблазнять меня так, как это делают проститутки. Я признателен тебе за это, ведь ты усилила мое представление о том, что рядом со мной — императрица. Я вижу, что могу довериться тебе: у тебя есть та женская чуткость, которая позволяет понять чувства других людей. Так вот, я скажу тебе, что много раз встречал Мессалину даже до ее замужества.
— Почему же ты не попытал счастья?
— Тогда я любил одну молодую женщину, которая должна была стать моей женой, а я был в том возрасте, когда нравятся крайности: кто-то предается порокам, другие кичатся заимствованной добродетелью. Я был в числе последних. Я слышал о распутстве ее матери и в дочери углядел бесстыдство, которое меня покоробило. Я подчеркнуто выказывал к ней презрение, но это была лишь поза, чтобы заглушить странное чувство, которое она породила во мне.
— О каком чувстве ты говоришь?
— Тогда я не мог определить его, но теперь знаю, что это была любовь. И, чтобы сохранить верность той, на ком я хотел жениться, я воздвиг между Мессалиной и собой стену отчуждения — из слабости, из страха за свои собственные порывы. Я бежал от нее, если она оказывалась поблизости, я отказывался принять действительность, но она коварно вползала мне в душу.