Сенаторы, требовавшие восстановления республики, — среди которых был и Валерий Азиатик, публично выразивший сожаление о том, что не он убил императора, — не составляли большинства. Между сенаторами начались распри, народ же громкими криками требовал единственного властителя. Общественные ораторы утверждали, что лучше деспотизм одного императора, чем деспотизм аристократии, которая займет все общественные должности и одна будет пользоваться богатствами империи. Ко мне даже пришли сказать, что мое имя у всех на устах, поскольку народ хочет сына Друза и брата Германика. Толпа пришла к лагерю преторианцев, пребывавших в нерешительности. Я вспомнил, что Цезарь и Август обеспечивали себе преданность легионов тем, что раздавали им деньги и земли. Я склонил преторианцев на свою сторону, пообещав каждому по пятнадцать тысяч сестерциев. Они тотчас восторженно приветствовали меня и принесли клятву в верности. Потом они представили меня народу, который, в свою очередь, устроил мне овацию. Видя колебания сената и пожелания народа, воины городских когорт присоединились к преторианцам. Сенаторам ничего не оставалось, как утвердить их решение. Таким образом, после полудня на восьмой день до февральских календ, на двадцать пятый день января, сенат вручил мне всю полноту власти.
Вольноотпущенники Калигулы сожгли его тело в Ламиевых садах, на Эсквилине. Я с удовлетворением узнал об этом — все-таки он мой племянник. Я не могу допустить, чтобы существование императорской власти ставилось под сомнение. А посему я пожелал, чтобы дни, когда был убит Калигула и обсуждался вопрос о государственной власти, были преданы забвению, и издал декрет о всеобщем помиловании, который исполнил неукоснительно. Убийцам Калигулы, которых я казнил, я на самом деле вменил в вину то, что они замышляли убить и меня, чтобы полностью уничтожить мужских потомков Цезаря».
Клавдий положил тростник на стол и вздохнул. Он вдруг почувствовал сильную усталость, встал и отправился в постель. Он долго лежал с открытыми глазами, предаваясь мыслям о четырех годах правления своего племянника. Удивительно, что правление это, начавшееся с надежды и народного воодушевления, так быстро закончилось безумством и кровью. Он увидел, что уже занимается заря, высветляя небо на востоке. «А теперь я — игрушка в руках судьбы», — со вздохом сказал он себе и заснул, чтобы не думать об этом.