Худо-бедно передвигаться по горной столице можно было только в экипаже. Которого у меня конечно же не было. Коляска имелась у Гуляева, но Степан Иванович каждое утро уезжал в ней к месту службы, и я полагал неприличным заставлять пожилого ученого идти пешком, чтобы самому разъезжать в экипаже.
На счастье, Господу было угодно вселить меня в тело губернатора, а не какого-нибудь биндюжника с угольных причалов Одессы, и у меня в подчинении была целая сотня казаков! Что проще – отправить любого из них на поиски извозчика?! А что делать? Жизнь вообще несправедливая штука.
Пока посыльный прочесывал ближайшие улицы в поисках приличествующей генералу повозки, я выдержал натуральную битву со своим внутренним Германом. По самой что ни на есть пустячной причине, конечно. По поводу выбора одежды. Несмотря на несомненно русское, или даже сибирское, происхождение, я оказался большим немцем, чем внук уроженца Брауншвейга, Герман Густавович Лерхе.
Удобных и приличных комплектов одежды у меня было мало. Один походный, из грубоватой, но крепкой ткани, и два дорогих, штатских, подходящих для посещения туземной элиты. Кроме них, был еще парадный мундир с покрытыми золотым шитьем воротником, обшлагами рукавов и клапанами карманов. К нему полагалась короткая, похожая на детскую игрушку, шпага с серебряным эфесом, но это произведение ювелирного искусства я, разумеется, в экспедицию с собой брать не стал. Пользы от этой зубочистки никакой, а весит она никак не меньше фунта. Если бы собирался воевать, повесил бы на бок саблю – Гера уверяет, что вполне неплохо фехтует…
Этот д'Артаньян настаивал на мундире. В кои-то веки я собрался навестить незамужнюю одинокую девушку, и Герман был намерен произвести впечатление блеском парадных генеральских позументов. Будто бы она сорока! Вот как объяснить этому фанфарону, что губернатором мы с ним остаемся, даже будучи голыми в бане, и к мундиру должность не имеет никакого отношения?! В конце концов, впечатление составляют по уму, а не по количеству позолоты на пуговицах. И вообще! Нужно беречь дорогущую вещь и не таскать ее куда ни попадя!
Но этот фашист, пытающийся загнать меня в тесноту темно-зеленого сукна с твердым, царапающим подбородок воротником, не унимался. Говорил, что я неуч и ничего не понимаю в жизни. Мол, чтобы иметь возможность проявить ум, нужно для начала как-то понравиться при встрече. А что может быть лучшей рекомендацией для незнакомого человека, чем форменный полукафтан действительного статского советника?
В общем, к госпоже Бутковской я все-таки отправился при параде. За лето плечи обзавелись мышцами, живот исчез, и этот сюртук, или как его там, оказался маловат мне в одном месте и великоват в другом. Чувствовал я себя отвратительно: казалось, все вокруг смотрят на меня и потешаются, полагая, будто мундир – с чужого плеча. Так что на дорогу внимания не обращал. Сидел, стараясь не шевелиться лишний раз. Изображал из себя статую Будды…