Жалко было преждевременно скошенной пшеницы. Казалось, свой, хуторской человек, а вот поди ж ты, среди бела дня въехал в чужое поле, как в собственное, и по-воровски загубил недозревшую пшеницу. Потому так и вскипел Игнат Сысоич и ругался страшно, в бессильном приступе злобы грозясь будущим скирдам и амбарам Нефеда Мироныча.
Он шел по двойнику порывисто, торопливо, не чая скорей добраться до места покоса, и тело его дрожало от гнева.
Далеко за лесом бледной синевой вставало утро. Просыпаясь, отрывисто перекликались жаворонки, разбуженные шорохом шагов, то и дело вылетали из-под ног и исчезали в предрассветной мгле.
Заметив копну, Игнат Сысоич остановился, потом медленно подошел ближе, широкие, с сединой брови его сдвинулись к переносице, горло свело спазмой.
— Покосили! — убито прошептал он, точно сомневался до этого.
Что делать? Бежать на ток Загорулькина и там расквитаться с ним — далеко; итти в хутор, к атаману, взять понятых и составить протокол — сейчас ночь. Трясясь, словно в лихорадке, он подбежал к копне, торопливо ощупал ее, все еще не веря своим глазам, и, исступленно потрясая кулаками, не помня себя, вскрикнул, устремив глаза к небу:
— Да что же это делается, боже!
И не выдержало надорванное невзгодами сердце. Упал Игнат Сысоич на копну, обнял ее, сколько могли обхватить его короткие руки, и зарыдал, уткнув в нее голову.
Вспомнился прошлый год, когда Загорулькин не отдал овцу за то, что она, напуганная собаками, вбежала в его палисадник, на грядки с редисом. Встали в памяти другие случаи: когда, в день коронации царя, атаман посадил в холодную за то, что Игнат Сысоич не уплатил полтинник на какие-то станичные сборы по этому поводу; когда писарь веслом порубил рассаду за то, что Марья посадила капусту на месте, где был когда-то огород писаря; когда Калина отнял у Леона нарезанный на речке камыш для сарая… и многое, многое такое же.
— Да за что мучимся мы над тобой, корми-илицей? — рыдая, причитал Игнат Сысоич. — Мочи ж нет так жить!
Откуда-то из лощины послышался разнотонный перезвон колес и затих. Вскоре он повторился отчетливей и опять стих, будто волнами катился по полю. Вот уже слышен топот лошадей, цоканье подков. Прошла еще минута, и совсем близко с гулом покатилась линейка. Лошади захрапели, испуганно рванулись в сторону.
Игнат Сысоич узнал Загорулькина.
— Тпру, тпру-у! — Нефед Мироныч что было силы натянул вожжи.
«Игнат! Не в добрый час. Господи, неужели ж… а?» — боясь договорить страшное слово, подумал он и оглянулся по сторонам, боясь, что попал в засаду.