– И академку тебе не оформить – вот что паршиво! Ну что ж, отслужишь в армии, а через пару годков милости просим на третий курс. Зачислить тебя на четвертый, увы, не получится. Таковы правила. Радуйся, что не на первый. А то глядишь, из армии тебя раньше выгонят с твоими-то руками, – подбодрил Осипа Павел Ильич.
Манжетов посмотрел на свои руки – обычные, в общем-то, руки, с длинными пальцами и аккуратно подстриженными ногтями. Но эти руки неделю назад уронили гордость факультета – череп медведя, которого подкармливал сам Крузенштерн. Череп при ударе о бревенчатый пол институтского музея раскололся на мелкие части и ввиду своей ветхости восстановлению не подлежал.
– Я все склею! – в ужасе бросился собирать остатки бывшего медведя Осип, надеясь исправить положение.
– Нет! Только не ты! – зашипела на него лаборантка – молодая, очень некрасивая женщина с неправильной дикцией, из-за которой ее речь напоминала змеиное шипение. Она и сама, в больших круглых очках, с косой на затылке, походила на кобру. Лаборантка тоже надеялась реанимировать раритет.
Весь факультет вместе с преподавательским составом знал о феноменальной способности Манжетова все ронять и ломать. Делал он это не нарочно, так получалось само собой: случайно рвал билеты на спектакль и на автобус, а когда склеивал, выходило неаккуратно, так что лучше бы не склеивал вовсе; постоянно бил посуду, в его руках ломались даже гвозди! Парню старались не давать прикасаться к оборудованию, не просили что-нибудь принести-унести, подержать, подать, особенно когда речь шла о хрупких вещах. И уж, само собой разумеется, никто бы ему не позволил брать в руки музейный экспонат, но недоглядели, и Манжетов взял его сам.
– Я только посмотреть хотел, как он снизу выглядит, – оправдывался Осип.
– Теперь уже никак! – зло шипела лаборантка.
Манжетова отчислили очень быстро, так что он сразу попал под еще не закончившийся весенний призыв. Из-за того, что юноша учился на археолога, полковник из военкомата лихим росчерком шариковой ручки отправил его в инженерно-саперные войска. Более неподходящих войск для Осипа сыскать было трудно, но поняло это командование поздно. Первые сомнения в пригодности Манжетова к воинской службе возникли у старшины, когда молодой боец не справился с заправкой постели. Как ни старался Осип, у него выходило из рук вон плохо. Не помог даже принцип «не можешь – научим, не хочешь – заставим». Боец не вылезал из нарядов, где вреда от него было больше, чем пользы. Вместо мытья полов он размазывал грязь, а картошку уничтожал в ведре с помоями, вместо того чтобы ее чистить. Если бы не четыре курса института за плечами и отличные показатели по теории на учебных занятиях, Манжетова заподозрили бы в умственной неполноценности. Может, прикидывается, чтобы не служить, или хуже того – саботирует с целью подрыва обороны страны? – предполагали командиры. Только зачем таким изощренным способом? Гранату швырнул не вперед, как положено, а за спину. Благо та была учебной, но лицо сержанта отутюжил, за что тут же получил сдачи. Собирая автомат, Манжетов сломал его с первой же попытки, а на стрельбище прострелил себе ладонь. Ранение было плевым – пуля не задела кость, но после восстановления в армейском медпункте командование решило комиссовать горе-солдата ради собственного спокойствия.