Карт-бланш

Ощущая знакомый трепет, который всегда охватывал его на этом участке пути — от Белграда на север, к Нови-Саду, — машинист тепловоза Сербской железной дороги сжал покрепче рычаг тормозного переключателя.

Этим маршрутом — из Греции в Белград и дальше на север — ходил с 1930-х по 1960-е знаменитый Арльбергский Восточный экспресс. Конечно, тяжеловозу, который вел машинист, было далеко до сверкающего красавца «Пасифик-231», тянущего за собой элегантные, отделанные красным деревом и латунью вагоны — спальные, вагон-ресторан и вагон с частными апартаментами — царство роскоши и сладких предвкушений. Машинист управлял видавшим виды американским локомотивом, за которым громыхал вполне сносный подвижной состав, набитый под завязку самыми обыденными грузами.

И тем не менее за каждым поворотом машинист чувствовал дыхание истории, особенно сейчас, зная, что совсем скоро покажется река. Его река.

Но тревога все равно не отпускала.

Среди вагонов до Будапешта, груженных углем, металлоломом, потребительскими товарами и лесом, находился один, который очень его беспокоил. В этом вагоне ехали бочки с МИЦ — метилизоцианатом, идущим в Венгрии на производство резины.

Машинист — пузатый, лысеющий, в поношенной фуражке и засаленном комбинезоне — уже успел наслушаться инструкций насчет опасного химиката и от своего начальника, и от недоумка из надзора за обеспечением транспортной безопасности. Несколько лет назад в результате утечки токсичных веществ, случившейся на заводе в индийском городе Бхопал, за пару дней погибли восемь тысяч человек.

Машинист, осознав важность задачи, не удержался все-таки от вопроса, подсказанного железнодорожным опытом и профсоюзной закалкой:

— А на моем перегоне до Будапешта чем это чревато?

Старший с чиновником обменялись начальственными взглядами, но ничего конкретного, кроме «ты там поосторожнее», не сказали.

Вдали забрезжили огни Нови-Сада, второго по величине города Сербии, и в вечерних сумерках протянулся бледной лентой Дунай. Воспетая композиторами, вошедшая в историю река на самом деле была мутной и невыразительной, и ходили по ней баржи да танкеры, а не романтические кораблики со свечами на столиках и венскими оркестрами. И все же это был Дунай, символ балканского величия, и грудь железнодорожника всегда раздувалась от гордости, когда он вел поезд по мосту.

Его река.

Он посмотрел через забрызганное стекло на убегающие рельсы, подсвеченные лобовым фонарем тепловоза «Дженерал электрик». Волноваться не о чем.

У рычага тормозного переключателя имелось восемь положений. Сейчас он стоял на пятой отметке, и машинист плавно перевел его на тройку, сбрасывая скорость перед чередой поворотов. Дизель в четыре тысячи лошадиных сил зарокотал тише.