В тот день Галина нагрела выварку и они с матерью искупались по очереди в корыте. В доме было жарко, и Галина легла спать голая, распахнув настежь окно. Она долго не могла заснуть, все размышляя о том, как несправедлива судьба. Ведь они с Андреем выросли в одном городе, а встретились уже тогда, когда…
Она скрипнула зубами, сделала очередной виток на своей продавленной раскладушке. Уже три с половиной месяца берегла она свое тело так, словно это был хрустальный сосуд. Ей это стоило немалых усилий. Плюс к тому же приходилось постоянно отбивать атаки привыкших к ее «отзывчивости» бывших друзей.
Ветер завел в печной трубе свою заунывную безысходную песню. Андрей появится не раньше осени — он написал в последнем письме, что салагам, а тем более холостым, отпуск дают в самое, как он выразился, неудобоваримое время. Галина чувствовала, как низ ее живота наливается свинцовой тяжестью. Вчера она чуть не упала в обморок в магазине. Она тогда решила, что это от недосыпания — последнее время читала ночами книги, которые ей рекомендовал Андрей. Теперь же она поняла наверняка: ее в ранней юности избалованная плоть не просто жаждала, а требовала удовлетворения.
Она вспомнила, как совсем недавно мучилась ее мать, переживая ранний климакс. Ей было всего ничего — сорок три года. Мать подплывала кровью и стонала, а то и выла ночами.
— Это от того, что у меня давно мужчины не было. С тех пор, как отец помер, — призналась она дочери. — С кем попало противно, ну а хорошего человека так и не встретила. Врач сказала, спайки у меня. Никакие лекарства мне не помогут, пока не отмучаюсь свое.
«А Андрюша сохраняет мне верность? — размышляла Галина, уставившись в тускло освещенный печным пламенем мрак. — Сказал: «После тебя вряд ли захочу кого-то. Ну, а если по пьяному делу получится, ты уж прости, пожалуйста, — мы, мужики, устроены препаскудно».
«Но если он спит с другими женщинами, зачем же я себя берегу? Зачем? — Галина резко села, чувствуя, как под ней лопнул гнилой брезент раскладушки. — Почему ему можно, а мне нельзя? Это несправедливо. Это называется домострой. Он сам говорит, что в нашем городе домостроевские нравы и женщину не считают за человека».
Она вскочила. Чтоб не разбудить спавшую в углу за печкой мать, зажгла свечной огарок возле зеркала. Она так давно не пользовалась гримом, если не считать бледной губной помады.
Галина достала из коробки французскую тушь, румяна, серебристо-синий карандаш для глаз. Все это были подарки ее прежних дружков, и она не выкинула их в помойку лишь по чистой случайности.