— Не сердись, Лев Павлович. Подумаешь, два раза опоздал.
— Ах ты, паскуда! — Толстые губы Охотина плотно сомкнулись, налились кровью белки глаз. — У нас вот как воспитывают! — И ударил Померанцева в лицо.
Иван стукнулся головой о стену, но удержался на ногах. Закрыв лицо ладонями, взмолился:
— Прости, Лев Павлович. Больше этого не будет. Клянусь богом, такое не повторится.
— Ты кто здесь? Забыл, паскуда! Будешь у Судзуки прощенья просить.
На шум в кабинет вошел тихими шажками японский советник капитан Судзуки, осуществлявший контроль за работой разведшколы. Этот низкорослый толстяк по прозвищу «Обрубок» держал всех в страхе. Малейшее неповиновение, неосторожно брошеное слово дорого обходились людям. Как-то один из слушателей школы назвал японские спички «минутой молчания». Дело в том, что из-за недостатка фосфора спички военного производства долго не воспламенялись. Чиркнешь и целую минуту ждешь, когда вспыхнет огонь. Об этой шутке прослышал «Обрубок». Он посчитал ее за насмешку над японскими обычаями. Парня вызвали в жандармерию и больше не выпустили.
Судзуки искоса посмотрел на Ивана, растиравшего припухшую щеку, брезгливо отвернулся.
— Господин Померанцев пришел к нам помогать или вредить? Если вредить, то мы будем отправлять обратно Россия.
Иван поймал на себе пристальный взгляд узких затаенных глаз, ждущих от него ответа.
— Я вас понял, господии капитан. Клянусь богом, больше такого не повторится.
— Хоросо. Посадить трое суток карцер.
Идейка Кутищева — жениться на дочке купца Пенязева — не выходила из головы Померанцева. Как только отношения его с Охотиным уладились, Иван отправился к Пенязевым.
Парадную дверь трехэтажного дома открыл слуга-китаец и провел Ивана на второй этаж.
Маша сидела за столом, готовилась к экзаменам, когда Померанцев постучал в комнату.
Увидев его, она вскочила со стула.
— Проходите, проходите, Иван Иванович. Где-то вас долго не было видно?
— Дела, Машенька, — усаживаясь в мягкое кресло, сказал Иван.
В ярком японском кимано с широкими рукавами, тонко перетянутая поясом, Маша походила на порхающую бабочку. От нее веяло юностью, счастьем.
— Вам так идет этот халат! — не удержался от комплимента Померанцев.
— А мне не нравится, — Маша склонила чернокудрую головку, села напротив в кресло. — Но папе хочется, чтобы я надевала национальную одежду наших покровителей. Это кимоно — подарок японского генерала Дои. Помните, на банкете у нас был.
Иван вынул из кармана металлический портсигар с изображением трех богатырей (единственная память о родине), попросив разрешения, закурил. Пуская колечками дым, он с вожделением осматривал богато обставленную комнату, думал: «Не дурно бы было жить здесь с этой премилой канарейкой. Но как к ней подъехать?»