Закрыв уши руками, уткнувшись лицом в полотенце, она погрузилась в тяжелый сон. Ее преследовал знакомый, повторяющийся кошмар. Она вновь оказалась в полной темноте, запертая и — как она с ужасом осознавала — погребенная. И даже слышала погребальный звон… Она пыталась бежать, но не могла шевельнуть ни рукой, ни ногой. Задыхаясь, она чувствовала, что не в силах освободиться. И вдруг поняла. Колокол звонил по ней. Она пробовала кричать, но не могла издать ни звука.
— Выпустите меня! — умоляла она. — Прошу вас… отпустите… я не хочу лежать в земле… в земле, как моя мать… прошу вас, пожалуйста…
Она чувствовала, что кричит. Слова отдавались в ее мозгу, но из губ не вылетало ни звука. Конечно, ее и не могут услышать. Она отчаянно напрягала голосовые связки, пытаясь крикнуть, но по-прежнему безуспешно.
Ее разбудил собственный стон. Очнувшись, она поняла, что, мечась во сне, сползла по берегу к воде. Колокол продолжал звонить — печально и размеренно.
Этот кошмар давно уже не посещал ее, но она трепетала при одном воспоминании о нем. Когда она была маленькой, он снился ей так часто, что мисс Келлер клала ее спать в отдельную комнату, оставляя дверь открытой, чтобы она видела свет в коридоре и не оставалась в темноте, которой так боялась. Она и до сих пор не могла заснуть в комнате с опущенными шторами.
Девочкой она часто просыпалась с громким плачем, будя других детей и пугая воспитательниц. Когда это случилось впервые, дежурила не мисс Келлер, а ее заместительница, которая очень рассердилась, крепко отшлепала Элизабет и велела ей вести себя как следует и не устраивать сцен, затем отвела ее в темную комнату, и там запертая девочка плакала и билась, впав в настоящую истерику.
В следующий раз мисс Келлер оставила дверь открытой, и Элизабет слышала сердитые голоса.
— Я понимаю, Элизабет Шеридан ваша любимица, — тоном обвинителя обращалась к мисс Келлер ее заместительница, — но это не значит, что ей можно позволить будить среди ночи других детей.
— У меня нет любимчиков, — холодно отвечала мисс Келлер. — Если я даю Элизабет какие-то поблажки, то только потому, что девочка нуждается в них, и даже потому, что вы так обошлись с ней. Прошу вас больше ничего не делать с девочкой без моего разрешения.
— Но я должна была что-то сделать. Она просто оплакивает мать… и это действует всем на нервы.
— Подумайте, каково самой девочке. То, что мы с вами видим — и слышим, — это ее нервная реакция. В будущем, если ей снова приснится кошмар, ее надо положить в отдельную комнату, но дверь закрывать не нужно — ни в коем случае, вы поняли? Это приказ.