Если я сдам брата полиции, для него все будет кончено. Он просил прощения. Я мог всего лишь дать ему возможность спасаться самостоятельно. Он был совершенно прав: Сая не вернешь. И прелесть заключалась в том, что я не должен был даже слушать его, стыдливо помалкивая, пока он излагал мне свои идеи о конструировании корявого и идиотского алиби для Бонни. Я просто-напросто мог разрешить ему сбежать и исчезнуть навсегда.
— Ты можешь меня простить, Стив? Разве ты сам не совершал в жизни ничего плохого?
— Смеешься, что ли? Я почти все в жизни сделал неверно. Это ни для кого не секрет.
— Так как? Мы ведь с тобой одного поля ягоды.
— Нет, Ист. Даже в тех случаях, когда я бывал не прав, я знал, что существуют законы. Я знал, что существует Бог.
— Но ведь Бог меня простит!
— Знаю. Может, Бог тебя простит или уже простил. Мне не дано этого знать. И может быть, я лично могу тебя простить. Но ты отнял чужую жизнь.
— Что ты такое говоришь?
Я выпустил из ладони листья, и они плавно упали на пол.
— Мое прощение ничего не изменит.
— Ты ведь не собираешься отправить меня в тюрьму?
— Нет, это не моя обязанность. Моя обязанность в другом. Я только арестую тебя по обвинению в убийстве Сая Спенсера.
— Но ведь это то же самое, что упрятать меня за решетку, черт побери!
— Я сделаю только то, что обязан сделать.
— Я скажу, что ты преследуешь меня, потому что хочешь спасти эту бабу!
— А как же винтовка, Ист? Баллистическая экспертиза. Твои резиновые шлепки с прилипшими стеблями редкой травы «адельфи»?
— Но ведь эту винтовку мог украсть кто-нибудь еще. И шлепки тоже.
— А потом положить их на место?
— Ну попробуй доказать, что это сделал я.
— Существует конкретный человек, купивший пули в скобяной лавке, а потом упражнявшийся в стрельбе из старой винтовки калибра 5,6 на стрельбище возле Риверхеда, и было это за день до убийства. Красивый мужчина лет тридцати шести. Неужели ты думаешь, свидетели не опознают его фотографии? Неужели ты думаешь, они не отличат его от других? А потом будет суд.
Я открыл дверь стенного шкафа.
— Собирайся, Ист. Нам пора идти.
Он прекрасно знал, что сопротивляться мне бессмысленно. Он мог бы попытаться бежать, но будучи тем, кем он был, он в панике начал кружить по комнате. Потом оделся. А что еще он мог сделать? Выскочить на улицу в пятницу вечером, в разгар курортного сезона, в своем куцем и страшном халате? Ни за что. Для этого мой брат был слишком шикарным мужчиной.