— американка, рыжие волосы — так он планировал ее описывать, даже отрабатывал произношение, и раскатистое
«r» в слове
rossi уже получалось у него прекрасно. Но, пробыв в Неаполе неделю, он пока еще ни разу не произнес это
«r» вслух.
Сегодня он наконец твердо решил идти искать Сашу, но вместо этого отправился на развалины Помпей, где разглядывал раннеримские фрески, смотрел на маленькие человеческие тела, разложенные для туристов в итальянских двориках с колоннами. Сидя под оливковым деревом, он съел банку тунца, потом долго вслушивался в гулкую волнующую тишину. Под вечер он вернулся в гостиницу, дотащил усталое тело до огромной двуспальной кровати и позвонил Бет — своей сестре и Сашиной матери, — чтобы сообщить ей, что усилия пока ничем не увенчались, еще один день мимо.
— Ясно. — Бет в Лос-Анджелесе вздохнула, как вздыхала в конце каждого дня. Ее разочарование заключало в себе столько энергии, что казалось чуть ли не отдельным мыслящим существом: во всех телефонных разговорах с сестрой Тед ощущал его присутствие.
— Мне жаль, — сказал он, и капля яда растеклась по его сердцу. Все, поклялся он себе, завтра он идет искать Сашу. Но одновременно с этой клятвой он продолжал планировать экскурсию в Музео Национале, где хранятся нежно любимые им «Орфей и Эвридика» — мраморный барельеф, римская копия с греческого оригинала. Сколько лет он мечтал об этой встрече!
После сестры трубку обычно берет Хаммер, второй муж Бет, и засыпает Теда вопросами, которые на самом деле сводятся к одному-единственному вопросу: Не зря ли я плачу деньги? (отчего Теда, как всякого филона и прогульщика, прошибает холодный пот). К счастью, сегодня Хаммер решил не встревать — или его просто не оказалось дома. Повесив трубку, Тед направился к мини-бару и сделал себе водку со льдом. С водкой и телефоном прошел на балкон и развернул белый пластиковый стул так, чтобы видеть виа Партенопе и Неаполитанский залив. Скалистый берег, море не слишком чистое, зато ослепительно-синее, неаполитанцы — почти все толстые — спокойно раздеваются на камнях, на виду у прохожих и туристов, глазеющих на них из окон отелей и автобусов, и прыгают в воду. Он набрал номер жены.
— Ты? Привет, милый. — Сьюзен удивилась, услышав голос мужа так рано: обычно он звонил перед сном, когда на Восточном побережье время уже шло к ужину. — Ничего не случилось?
— Все прекрасно.
В голосе жены было столько лучезарного веселья, что ему тут же расхотелось разговаривать. Здесь, в Неаполе, он часто думал о Сьюзен, только это была немного другая Сьюзен: умная, чуткая, все понимающая — Сьюзен, с которой он мог говорить без слов. Эта слегка другая Сьюзен бродила с ним по развалинам, вслушивалась в тишину, ловила далекие отзвуки. Крики, шорох пепла, опустошение: как люди могли забыть об этом — молчать об этом — жить дальше? Вот такие вопросы не давали ему покоя всю эту неделю одиночества, и неделя то растягивалась для него до бесконечности, то сжималась до краткого мига.