— Да, правда, — сказала Мариза, успокаиваясь.
— Это граффити, — сказал Адамберг, провожая ее к двери. — Наверно, мальчишки балуются.
— Я никогда не видела у нас таких четверок, — тихо сказала Мариза. — И не видела, чтобы граффити рисовали на дверях квартир. Потому что ведь граффити рисуют, чтобы их все видели, разве нет?
— Всякое бывает. Вымойте свою дверь и забудьте об этом.
После ухода Маризы Адамберг вырвал из блокнота листы и бросил их в корзину. Потом опять прислонился спиной к стене, обдумывая, как промыть мозги типам вроде Фавра. Работа не из легких, болезнь глубоко запущена, а больной о ней и не подозревает. Остается только надеяться, что не все в отделе такие, как Фавр. Тем более что среди них четыре женщины.
Как всегда, погрузившись в размышления, Адамберг забыл обо всем и полностью ушел в себя. Через десять минут, слегка вздрогнув, он очнулся, нашел в ящике список своих двадцати семи подчиненных и постарался, читая список вполголоса, запомнить их имена, не считая Данглара. Потом записал на полях: «уши, жестокость, Ноэль» и «нос, брови, женщины, Фавр».
Он снова вышел на улицу, чтобы выпить кофе, чего не успел сделать из-за встречи с Маризой. Кофейный автомат еще не привезли, и разносчики еды тоже не появлялись, коллеги сражались за три стула и бумагу, электрики монтировали розетки для компьютеров, а на окнах только-только стали появляться решетки. Нет решеток — и нет преступлений. Убийцы подождут, пока закончится ремонт. А пока можно гулять по улице и успокаивать расстроенных женщин. А еще думать о Камилле, которую он не видел больше двух месяцев. Если он не ошибается, она должна вернуться завтра или послезавтра, он уже точно не помнил.
Во вторник утром Жосс очень осторожно обращался с кофе, стараясь не делать резких движений. Он плохо спал, а все из-за этой недосягаемой комнаты, которая то и дело возникала у него перед глазами.
Он тяжело опустился на табуретку у стола, где его ждали миска, хлеб и колбаса, и с неприязнью оглядел те пятнадцать квадратных метров, которые занимал. Трещины на стенах, матрас на полу, туалет на лестнице. Конечно, с девятью тысячами франков он мог бы устроиться и получше, но почти половину этих денег он каждый месяц отсылал в Гильвинек матери. Нельзя чувствовать себя сытым, если мать голодает, так устроена жизнь, в этом ее простота и сложность. Жосс знал, что грамотей брал недорого, потому что сам там жил и потому что не платил налогов. И потом, нужно было признать, что Декамбре не был из тех хапуг, готовых снять с тебя последнюю рубашку за сорок кубических метров жилья в Париже. Лизбета вообще ничего не платила, потому что ходила за покупками, готовила ужин и убирала в общей ванной. Декамбре делал все остальное, пылесосил, стирал занавески из общих комнат, накрывал стол для завтрака. И нельзя не признать, что в свои семьдесят лет грамотей прекрасно справлялся.