ДЕСЯТЫЙ ЛЕГИОН, ЖЕЛЕЗНЫЕ РУКИ
Феррус Манус, примарх
Габриэль Сантар, адъютант и первый капитан
Ваакал Десаан, капитан Девятой клановой роты морлоков
Эразм Рууман, железнорожденный, Тринадцатая клановая рота морлоков
Шадрак Медузон, капитан Десятой клановой роты
Бион Хенрикос, седьмой сержант Десятой клановой роты
КСЕНОСЫ
Латсариал, эльдарский провидец
Прорицатель, эльдарский провидец
Не предполагалось, что она будет такой. По его мнению, война не должна заканчиваться так. Он представлял ее иначе.
Славной, доказывающей… мстительной.
Мне не полагалось потерпеть здесь неудачу.
Он не собирался быть последним. Он ненавидел быть последним. Это раздражало, как зуд вокруг шеи.
Чем бы он ни смазывал кожу под горжетом, как бы не менял способы фиксации шлема, зуд не проходил.
Как клинок у горла…
Зуд начался с его первого шага по этой пустыне. Мрачное напоминание о чем-то незаконченном, обещание, которое его воображаемый палач должен сдержать. Песок был повсюду, бесконечный океан перемещающихся песчинок, выбеленных беспощадным солнцем, протянулся до самого размытого горизонта. В его снах песок был черным.
Эти обреченные мысли сорвали недостойные слова с поджатых губ.
— Я — ровня своим братьям, — пробормотал он в темноту, которая не соизволила ответить. — И лучше некоторых, — добавил он.
Равнодушные тени по-прежнему не обращали на него внимания.
С тех пор как он рассеял тьму огненным следом своего прибытия, все неизменно сводилось к этой единственной истине:
— Я должен быть первым.
Внутреннее убранство сухопутного корабля и стратегиума было выдержано в черном цвете, как и его настроение. В бронированных бортах отдавались монотонные удары тысячи молотов — это траки, движущие его левиафана, гремели по пустыне неустанной синкопой. Сквозь постоянный грохот раздавался приглушенный гул тяжелой артиллерии. Звуки напомнили ему его кузницу и ее закопченные недра. Анвилариум на борту «Железного кулака». Как сильно он желал в этот момент уединиться в своем личном реклюзиаме! Там он черпал силу и прогонял всякую слабость.
Слабость заслуживала ненависти. Ей не было места в Империуме.
Когда гололит замерцал, показывая возникающий образ в зернистом сером разрешении, он догадался, что более всего ненавидел внутреннюю слабость. Он сетовал не на недуг, не на социальное или психологическое отклонение, а скорее на саму плоть и все присущие ей ограничения.