Стремительно удаляющийся «БМВ» быстро превратился в маленькую черную точку и исчез, слившись с асфальтом. На верхушке дальнего холма короткой вспышкой блеснуло отраженное его задним стеклом солнце, и дорога опустела окончательно – так, словно запыленная черная иномарка просто померещилась Струпу от усталости.
– Ох-хо-хонюшки, – вздохнул майор Бурсаков и, отыскав в памяти телефона нужный номер, стал звонить своему незабвенному другу Петру Михайловичу Стеценко.
* * *
Путь от КПП на российско-украинской границе до участка, граничащего с Припятским радиационным заповедником, а значит, и до поселка, на окраине которого начальник заставы майор Стеценко выстроил себе скромную трехэтажную избушку с баней, подземным гаражом на четыре машины и плавательным бассейном, был кружной, неблизкий. Другой, более короткой и менее тряской дороги не существовало: с географией, как и с физикой, не поспоришь.
Майор Бурсаков, впрочем, и не собирался спорить. Он любил дорогу, любил управлять автомобилем, находя это занятие особенно приятным еще и потому, что оно автоматически, по закону, освобождало его от всех других дел и обязанностей. Во время управления машиной водитель не имеет права отвлекаться на посторонние предметы, это записано в правилах дорожного движения; чего правила не запрещают, так это получать от езды удовольствие.
И Бурсаков получал удовольствие, тем более что торопиться ему было некуда. Он ехал отдыхать, развлекаться и точно знал, что банька, шашлык и собственноручно приготовленное Петром Михайловичем термоядерное зелье, способное свалить с ног бешеного слона, никуда от него не денутся.
Но удовольствие удовольствием, а к вечеру, когда вдоль дороги замелькали памятные по прошлым визитам в эти края приметы, майор уже порядком устал. Жара, пыль и тряска сделали свое дело: Бурсаков чувствовал себя выжатым, как лимон, и не чаял поскорее загнать машину во двор, напиться ледяного домашнего кваса и в сопровождении радушного хозяина поспешить в жарко натопленную баню.
К поселку он подъехал на закате, не без труда протиснувшись, буквально протолкавшись сквозь инертную, неспешно переступающую сотнями копыт гущу возвращающегося с выпаса на вечернюю дойку коровьего стада. В салоне все еще стоял теплый, парной дух молока и навоза, закатные лучи золотили пыль на приборном щитке, протянувшиеся поперек дороги тени на глазах становились гуще, наливаясь холодноватой вечерней синевой. Провода вдоль улицы были густо обсижены отдыхающими после дневных трудов ласточками; где-то, спотыкаясь, пиликала неумелая гармонь, и пьяные голоса истерично, на все повышающихся тонах ругались матом.