– Привет, стукачок, – сказал подполковник Молчанов.
Сквозь мягкий рокот работающего на холостых оборотах дизельного мотора пробился короткий, резкий хлопок, ветровое стекло вмиг украсилось сложным, оплывающим узором красных брызг с вкраплениями комковатого белесого вещества, и майор Бурсаков, успев все понять, но не успев ничего почувствовать, уткнулся лицом в ступицу рулевого колеса.
Дождя не было уже целых два дня, в небе светило по-летнему яркое солнце, и соскучившийся по натуральному, природному, никак не связанному с расходованием не возобновляемых запасов углеводородного сырья теплу генерал Тульчин поднял глухие римские шторы и даже распахнул (естественно, руками референта) окно кабинета. Окно выходило во внутренний двор, шум машин, непрерывным потоком катящихся вокруг площади, долетал сюда в виде смутного отдаленного рокота, напоминающего приглушенный звук морского прибоя. За окном, скрежеща коготками по жестяному карнизу и утробно воркуя, прогуливались голуби – то ли сексуально озабоченные, хоть был уже и не сезон, то ли просто одуревшие от нежданного тепла. Еще бы им не одуреть: на дворе конец июня, а тут – гляди-ка – тепло!
Подполковник Федосеев сегодня выглядел усталым. Его хищная мужская красота как-то поблекла, под карими глазами, составлявшими выгодный контраст с белоснежной шевелюрой, набрякли темные мешки, и при ярком солнечном свете было особенно хорошо заметно, какие они тяжелые и морщинистые. Время не щадит людей, особенно таких, как подполковник Федосеев, обладающих яркой, с резкими чертами, наружностью. В данный момент смотреть на него было довольно-таки неприятно, поскольку, явно перетрудившись, Игорь Степанович вплотную подошел к незримой черте, отделяющей красоту от уродства.
Впрочем, пока его личный хронометр не начал отмерять седьмой десяток (до чего, по счастью, было еще далековато), это было дело поправимое: выспится хорошенько, и будет как огурчик, хоть ты его в банку на зиму закатывай.
На этом генерал Тульчин усилием воли прервал свои размышления по поводу внешности подчиненного, поскольку не без оснований подозревал, что сам выглядит ничуть не лучше – да нет, пожалуй, хуже, потому что старше Федосеева на двенадцать лет. Счастливая серединная пора расцвета, когда такая разница в возрасте смело может не приниматься в расчет: тебе тридцать, мне сорок два – ну и что, айда, выпьем! – давно осталась позади. Дорога пошла под уклон, и тем досаднее было, и без того скатываясь в яму, в придачу ко всему еще и обдирать бока о натыканные какой-то сволочью на каждом шагу рогатки. Как будто нельзя оставить пожилого человека в покое, дать спокойно, без форс-мажоров, доработать до пенсии!