Часы Мериме (Василенко) - страница 27

— А теперь покажите, как выключать.

— Да очень просто: покрутите вот эту штуковину влево — и всё тут, — прозвучал ответ Геннадия.

На минуту мне стало не по себе: подслушиваю! Но тут же я вспомнил слова зеленой: «Я оказала, что уломаю эту старую ворону» — и укоры совести перестали меня мучить.

Едва ребята ушли, как явилась зеленая.

— Что это за люди у тебя были? — опросила она, по обыкновению целуя тетушку. И мне почудилась в ее голосе настороженность.

— Ах, да это приятели Яши! — ответила тетя таким тоном, будто хотела ее успокоить. — Устанавливали радио.

— Радио? Это хорошо! Значит, оперы будем слушать, — сказала зеленая, бросив на тетушку многозначительный взгляд.

Я ушел в свою комнату, плотно прикрыл дверь и надел наушники. От напряжения у меня стучало в висках. Оборудование действовало отлично: я явственно различал каждое слово, каждый звук, каждый шорох, но ничего интересного в тот день не услышал. Сплошная болтовня о каком-то подпоручике, который так влюбился в зеленую, что для охлаждения чувств прыгнул из лодки в воду в полном обмундировании.

Наконец я не вытерпел, встал, открыл дверь и вошел в гостиную.

— А я боялась вам помешать, — слащаво заговорила зеленая. Так хотелось немножко побренчать. Разрешите?

И, не ожидая ответа, подсела к пианино.

«Неужели опять «Кармен»? — подумал я. — Так и есть!»

Ударила по клавишам и страстно затянула:

Любовь — дитя, дитя свободы,
Законов всех она сильней.
Меня не любишь, но люблю я,
Так берегись любви моей!

Она пела и бросала на тетушку «пламенные» взоры, точно перед ней сидела не тетушка, а сам Хосе, возлюбленный Кармен. Но при слове «берегись» в глазах ее вспыхнул такой алчный огонек, что мне стало не по себе.

А тетушка, окрестив руки на груди, смотрела на зеленую и улыбалась…



На следующий день, как только в гостиной появилась зеленая, я опять вооружился наушниками. Но и на этот раз за стенкой шли пустые разговоры: о гимназисте Ликеардопуло, который так влюбился в инженю-лирик городского театра Снежину, что пустил себе за кулисами пулю в лоб. «Разве теперь умеют так любить! — патетически восклицала зеленая. — Эх, прошли времена Хосе и Карменситы! Не любовь теперь, а какое-то слюнтяйство!» Я чуть не выскочил в гостиную, чтобы дать ей достойную отповедь. «Пуля в лоб»! «Слюнтяйство»! Ах, старая кошка! Что ты понимаешь в нашей любви! Но все-таки я сдержался. Терпи, товарищ Копнигора, терпи! Не дай тебя спровоцировать!

И терпение мое было вознаграждено. По крайней мере, одна ниточка в этом клубке в мои руки попала.

Было так: утром, когда я собирался в институт, в окно гостиной кто-то постучал. Взглянув, я увидел, что за окном стоит зеленая.