Я Царского села имперскую усладу
Я Царского села имперскую усладу
Невольно променял на псковскую природу.
Ротонды и дворцы в огнях кленовых тают,
А здесь прохладою от хлада тонка веет.
И ты, моя печаль, мой петербургский гений,
Прощай пожар-октябрь — ад сладостных агоний.
А те, кто далеки, по набережной крови
В течение реки листву свою уронят.
И за пределом дней, в незаходимой встрече,
Что будем целовать, черты каких величий?
Морозно по ночам, и пролетают гуси,
Или “прощай” — кричат, или “привет” возносят.
Нешумная душа вдыхает хладной ночью
Пророка-бытия торжественнее речи.
Как ветхо разделение на тьму и свет!
Как ветхо разделение на тьму и свет!
Подобной грубости в природе нет.
Спаситель наш сказал, что светит свет во тьме,
И тьма его не обымает. Утро
Легонько подошло, упало,
Как перышко на мир — все задышало.
Вот по шоссе “Камаз” как пионер,
Вот дымные столбы печорской слободы,
Вот благовест,
Вот первые мольбы
И три перста, благословляющие утро.
О, жизнь, — мешок из миллионов меток,
О, жизнь, — ты лес их миллионов веток,
Река из миллионов малых вод!
Я не осознаю тебя как кожу,
Поэтому-то небеса тревожу,
Поэтому пью и не выпью небосвод.
Я не прочнее она —
Что я? Идёт весна.
Китайские крючочки галок
Красиво повисают, над землей
То так, то этак.
Из пашни вышел пот,
Она уже в труде в ней всё гниет,
В ней всё замертво и безымянно канет…
Я лягу сам в неё, поэтому-то небосвод
Пью не напьюся и буду пить веками.
Но если дышит лес, и знает пашня толк
В движеньи вешнем соков, трав и праха,
То водят хоровод от поля до небес
Душа моя и купола, и лип разумный полк, и весь,
Весь этот мир крылами потрясающая птаха.
(вариант — К.П и О.Н)
С большим трудом отрывая тебя от себя
И смиряясь с мучительной властью разлучающего пространства,
Гляжу, когда поезд от Пскова часы отцепят
И погонят в Россию, иссохшую без покаяния и от пьянства.
Но я не поверю, что галочкой вечности может быть день —