Нет, ты не выглядел жертвой. Значит, как минимум, добровольный участник. Или я опять все путаю, не уверенная в том, что ночной разговор действительно случился.
Вопросы множились, перестраивались в голове бесчисленными фрагментами мозаики, гудели встревоженным ульем. А кто эта девочка с милой внешностью и ужасным характером рохли? Наемница? Нет, она что-то твердила о спасении господином… Фамилия никак не желала вспоминаться, бродила на краю сознания, трансформировалась в нелепо звучащие слова. Ладно, я еще вспомню, если мне это потребуется. Кого я обманываю? Потребуется ведь, когда я вернусь домой, то обязательно засуну свой нос в Интернет, в архивы, еще куда-нибудь, и попробую все разузнать.
И все же — какова роль отведена мне? А какова — ему? А этой девчонке? И кто такой Рутхел? Да, так эта Эллис назвала своего господина, хранителя. Хорошо так назвала, с придыханием, с каким-то даже неявным обожанием. А разноглазый как представился? Арвелл. Арвелл, Эллис и Рутхел. Арвелл и Рутхел — одно лицо? Разноглазый и есть неведомый хранитель?
Придет время, и я еще спрошу. Еще наступит тот момент, когда вопрос окажется очень уместным. А, может, и не спрошу, все самостоятельно пойму. В голове рождались первые, столь же неумелые, как и нетвердые шаги, планы. Как бы все ни было, и в каком бы искусственном мирке я не оказалась, но есть глубинная сущность, для которой не играют роли никакие изменения. Я окрепну, наберусь сил, все исследую, окручу начальника всего этого безобразия, даже если им окажется тот отталкивающий тип, и, верная себе, выйду на свободу. Кто знает, может быть даже с каким-то имуществом. Разумеется, это в том случае, если мне не удастся просто сбежать.
— Что будет дальше, хранитель? Слышишь ли ты меня сейчас? Наблюдаешь даже? Ну, наблюдай. — И я с мрачной усмешкой продемонстрировала средний палец в безмолвную тьму.
Темные камни сурово молчали, стены не давали никакого намека. Они лишь вели дальше и дальше, нехотя прерываясь на лестничные пролеты и очередные створы дверей из осыпающегося дерева. Бежать сразу, чтобы очутиться без всего где-нибудь в жопе мира? Бежать босиком, вывалиться на трассу, размахивать руками и орать вслед матом, потому что никто не желает подбирать грязную бродягу?
Нет, нужно сначала найти оружие, одежду, какие-то ценные предметы, за которые можно будет потом выручить достаточную для выживания сумму. Там уж как-нибудь, хотя бы тем же автостопом, я сумею добраться до родных краев.
Вопрос в другом — может ли храниться здесь хоть что-то для меня ценное? Могут ли покоиться в потаенных уголках, если совсем уж дать волю фантазии, нежные опалы и пленительные сапфиры? Выдержат ли сырость и губительный упадок огненные рубины и помнящие дни расцвета изумруды? Не тяжко ли, незримо для человеческого уха, вздыхают черные и розовые жемчуга, перевитые нитями серебра и золота? И что освещает искусно выточенные грани роскошных алмазов, укрытых от жадных глаз? Подергиваются от тяжести времен тусклым налетом голубые аквамарины, меркнут зеленые и багровые гранаты, ждут перемен загадочные александриты, жаждут восхищенного удивления яшма и агаты, из последних сил хранит в себе капли солнца янтарь, умирает от одиночества чароит и помнит еще о магических деяниях горный хрусталь. Турмалины и цитрины, ониксы и нефриты, бирюза и аметисты шептали, стонали, взывали каждый на свой лад, создавая хор отчаяния, рождая песнь тоски о нежности и тепле человеческих рук, о жажде пульсации человеческих сосудов и шелковистости человеческой кожи.