Он ждет.
Как во сне, тяжело и медленно, но все ближе и ближе к великолепному огромному зверю, опасному хищнику, ужасному, но столь грациозному, что бесследно растворялись все слова, что не было ничего, способного дать какое-то описание. Антрацитом поблескивала черная чешуя, и нетерпеливо подергивался длинный хвост. Распластались могучие крылья и разошлись, вспоров землю когтями, сильные мускулистые лапы. Только он, только такой мог бросить вызов стихии, а не бездушные рукотворные машины. Только такой мог прорвать клочья тяжелых облаков и подчинить себе небеса.
Я неверно коснулась пальцами кожистого крыла, провела по утолщению, прячущему сочленение костей, сдавила и тут же опасливо отпустила. Холодное? Теплое? Этого не почувствовать. Сильное? Этого даже не надо чувствовать. Крыло вздрогнуло, опустилось еще ниже.
— Ты же невозможен, ты не можешь быть, — беззвучно соскальзывают слова, одно за другим.
Как же страшно отпустить, оторваться, оборвать контакт. Он опасен? Пусть. Он способен уничтожить меня в одно мгновение? Пусть. Он доказательство того, что слышанное ранее — правда? Да. Да, черт побери, я верю. Верю теперь, целиком и полностью, со всеми своими потрохами. Другой мир, другая реальность, другие нормы и правила. Верю.
Непроизвольно, не осознавая, что не достану до горделиво вскинутой головы, все же тянусь к ней, жажду ощутить под руками чужую, легендарную, удивительную живую силу.
Мигнул незрячий белесый глаз и, будто что-то почувствовав, дракон изогнул шею и повернулся, ткнувшись мордой в подставленную ладонь.
Замерла испуганно я, застыл и он, как застывает смертоносный хищник, поверженный неведомой ранее и оттого обездвиживающей лаской.
— Невозможный, нереальный… — рвется на свободу неконтролируемый шепот, а мои пальцы уже скользят по чешуе с острыми краями, по тяжелой челюсти, задерживаются на выступающем влажном клыке толщиной с мое запястье, устремляются дальше, к роговым отросткам, венцом обогнувшим голову, по шрамам, нанесенным чужими когтями.
Это на человеческом лице не понять, а в драконьем обличье все становилось ясным.
Я отшатнулась, словно обжегшись, отпрянула.
— Арвелл?! Арвелл, это ты?
Глухой короткий рык служит ответом, и теперь на меня смотрит бездонный черный глаз. В зрачке отразилась изломанная молния, осветившая едва сдерживаемую тягу к небесам.
— Арвелл… подожди, прошу. Подожди!
Надо было другое сказать, совсем другое, но уже стало поздно. Слишком, чтобы разметаться другими фразами, извинениями, оправданиями, неуклюжими шутками, могущими хоть как-то обернуть произошедшее в игру, в случайность, в нечто, позволяющее сохранить собственное достоинство. Теперь я, забыв обо всех принципах, неслась обратно, скользя и отчаянно балансируя, и все не удержаться было, и время летело слишком быстро, чтобы больше не бояться, еще ужаснее — обернуться, узнать, что не дождался.