Вот-вот развалятся мертвыми объявлениями пообклеенные стены. Лицо у Кошкина обожжено морозным ветром.
- У нас, на Ильинском фронте, как один друг за дружку все встали. Стал-быть, и у вас хрестьянская организация должна действовать! - от оратора, от стола, над которым паутино в высоком
углу недавно царский портрет висел, слова как гранаты в толпу, в опасливых, в оглядливых.
- Мать чесная! - восхищается в углу длинноносый, патлатый парень, - от милиционера бы послушал!..
- Говорил я... - понял, да невпопад, один старичок.
- Чо говорил? - окрысился парень, - да тебя, старый, ты туяс...
- Дай ему, Кешка!..
- Клюнь, клюнь его носом!..
- Стану я о дурака нос тупить... - обиженно рассудил Кешка и успокоился.
Жесткой заботой стянуто у Кошкина лицо, как тугим ремнем солдатский полушубок.
Жесткая забота - Ильинский фронт.
- Ревнивая забота - соперниц не признает: коли я, так уж больше никто. А крестьянское дело степенное, не прыгучее: обо всем попомни. Или: легкие слова - подарить, отдать, для фронта послать. А бьют тяжело, как камни. Бережливых-то, голодных, недоверчивых, замкнутых, собственников-то...
- А, ведь, терпят...
- Гони, товарищи, лошадей на фронт, да хлеба!..
- Разве у него, у Кошкина, сын не дерется в партизанах!
- Пошлем молодняк в подкрепление.
- Эдак што ж... и портки с себя, пожалуй, сымать прикажешь?
- А с тебя не сымали, как намедни колчаковские казаки пороли?
- Забыли, значит? Ништо, милок, в другой раз заедут - вспомнят...
- Лучче своим отдам, чем кровопивцам...
- Правильно, дядя Митрий!
- Рассудил...
- Да здравствует гарнизация!..
* * *
Вышли на большую дорогу, таежные чащи. Перепутанные, колючие дружины лесные. В гущине, в непролазных дебрях хранят свое заповедное, языческое. Равнодушно смотрит, как мелькают мимо сани, затерявшаяся в снегах мышь-землеройка.
Перезяб Баландин. И надоело. Где же в такое время часы терять в однообразии дороги. Парнишка ямщик ткнул кнутовищем в отвороток:
- Тракт на Илин. Самый фронт там. Скоро и наши держать фронт будут.
Логовское. Улица раскрыла широкое горло: въезжай!
Мальчонка на горку салазки приладил - скатиться норовит.
Баба у колодца нагнулась - журавель заправляет, а конь, апатичный страстотерпец, уткнулся мордой в ворота: когда же откроют?
И сейчас, как при отцах, при дедах - обыкновенная деревня.
В чем же ненависть, жгучая, созревшая, туманом нависшая над людскими сердцами?
- Стой! - гаркнули голоса.
Замнулись, осели кони. Руки - за уздцы.
- Кто таков?
Прямо в засаду влетели. Бородач потянул пятерню к вороту Баландина.