- Нет!
Затем он достал стетоскоп, и стал слушать. Обнаружил синяки в области сердца. Долго прикладывал аппарат. Переменился в лице.
- Сердце не болело? Не кололо? - спросил он, и тут же скомандовал, - Ложись на кушетку!
Я послушался. Терапевт набрал на местном телефоне номер. Через пять минут появился другой врач. Сделал мне кардиограмму. Затем что-то обсуждал с терапевтом. Спросил меня, из какой я части. Я ответил и спросил, можно ли встать.
- Ты с ума сошёл, солдат?! Лежи и не вставай! У тебя постельный режим. За тобой сейчас придут!
Вскоре пришли санитары с носилками и унесли меня в отделение. Позже я узнал, что мне поставили два диагноза: ушиб грудной клетки и миокардит. Я и не знал, что мог запросто отбросить коньки, продолжая служить в части, не ведая о том, что творится с организмом…
Ещё один месяц я провёл в госпитале. Дедовщина там царила вовсю. Срочники чаще всего поступали из Каменки. Судя по описаниям и рассказам – жутчайшая часть. В ней кончали с собой солдаты-срочники и младшие офицеры. Иногда там совершались убийства, а дисбата не боялись многие. Большой процент составляли Дагестанцы, которые разводили костёр прямо на плацу и жарили баранину. Рассказывали про случай, когда у солдата в тумбочке обнаружили горбушку. Командир роты перед строем заставил провинившегося съесть этот хлеб, предварительно приправив густо целой банкой гуталина. Тот давился, но ел. Прототип такого издевательства описан у Маркиза де Сада в «120 дней содома», когда президент Кюрваль, испражнившись на пол, велел Аделаиде на глазах у всех присутствующих в замке, съесть экскременты… Впрочем, в некоторых частях Российской армии давно уже существуют столько способов издевательств, что подивился бы и сам Маркиз де Сад, будь он жив.
В госпитале была библиотека, и за целый месяц я опять проглотил множество книг. Помимо стандартной дедовщины, с которой я начинал мириться, раздражало ещё гнусное отношение персонала. Страшненькие, немолодые медсёстры, пользуясь служебным положением, проецировали свои комплексы Электры на нас. Следили тщательно за каждым шагом и словом, и при малейшем нарушении распорядка дня, бегали стучать главврачу, делая это не от любви к правилам, а из вредности. Они повышали голос, пытались командовать, а при малейшем сопротивлении, грозились написать докладную.
Апогеем армейско-госпитального матриархата в терапевтическом отделении была заведующая хоз частью – мрачная тётка в звании прапорщицы. По её выражению лица отчётливо читалось недовольство жизнью, разочарованность, ненависть, которую она проецировала на людей, в виде скрытого садизма. К тому же она заикалась. Даже старуха Шапокляк, по сравнению с ней, вполне симпатичный персонаж. Люди, подобные этой тётке, любят свою работу в первую очередь за возможность упиваться властью в рамках небольшой группы людей, подчинённых им. Именно такие с удовольствием издевались над людьми в ГУЛАГе, Дахау и Бухенвальде. Они же поддерживали гнёт и насилие в стране в 1937 году, в период политических репрессий. Вряд ли Сталин смог бы поддерживать атмосферу тоталитаризма и диктатуры, если бы в обществе не существовало людей, подобных этой прапорщице. Благодаря высокой концентрации таких, как она, существует насилие, угнетение и бесчеловечность, создаваемая и поддерживаемая ими в рамках своей работы. Причём за таких людей всегда горой стоит начальство, ставит их в пример другим, как образец лучших и преданных делу работников, на которых остальным следует равняться.