Из ступора меня вывел Павел. Он принес печенье в вазе, конфеты и шампанское. Увидев меня, спросил:
– Кать, ты как?
– Лучше некуда.
Пашка поставил вазу на столик в комнате и помог мне снять дубленку.
– Вот, – Пашка, стесняясь, подвинул ко мне вазу, – я тебе сюрприз приготовил.
– Что это?
– Печенье. Я ушел испечь тебе печенье, потом слышу – взрыв. Выскочил на улицу, машина горит. – Пашка устроился на полу перед камином и подал мне печенье. – Думаю, блин, откуда здесь «чехи»? Хорошо, догадался в гараж заглянуть, а то чуть не обгадился от страха за тебя. Ты попробуй, это мамин рецепт.
– Ты что, сам приготовил? – с трудом успевая за его мыслью, не поверила я.
– Ну типа того. Так куда это ты собиралась?
– Паш, это уже не имеет значения, – честно глядя ему в глаза, призналась я.
– И все-таки?
– Ты ушел, я не знала, придешь ты или нет, и… – Я замялась. Сказать Егорову правду – значит, остаться опять одной, только теперь с его печеньем. Буду есть печенье и вспоминать Егорова, его умопомрачительные губы, руки и все остальное. Я молчала.
– И что?
– Давай не будем об этом, – предложила я.
– Не будем, ясное море, я все равно знаю, что ты собралась к этому своему грузину.
– Не надо, Паш, – устало попросила я.
Печенье было песочным, таяло во рту, и я решила поставить чайник. Пашка переместился следом за мной в кухню, сел лицом к двери и стал делиться информацией:
– Эксперт сказал, что для взрыва использовалась аммиачная селитра в смеси с алюминиевым порошком.
– Что?!
Я ошалело уставилась на Егорова. В Пашкиных глазах были вина и сожаление.
– Это Дуйков? Или Прясников? Кто?
Я присела напротив Егорова и смотрела на него как на человека, который знает все.
Павел не знал.
– Кать, ты не волнуйся, я тебя спрячу в надежном месте, пока не поймаю этого подрывника.
– Это может тянуться месяцами, – покачала я головой, – наверное, мне и правда лучше улететь в Грузию.
– Тогда лучше пусть тебя взорвут.
– Соломон, – похвалила я Егорова.
– А он-то здесь при чем?
– Да так, легенду вспомнила. Две женщины не могли поделить младенца. Каждая говорила, что это ее сын.
Егоров отвернулся от меня, демонстрируя равнодушие к судьбе младенца, но я продолжила:
– Соломон велел разрубить ребенка пополам, чтобы каждой отдать половину.
– Это типа мы с виноделом должны поделить тебя пополам? – уточнил Павел.
– Паш, дослушай. Одна из женщин согласилась с решением царя, а другая сказала: «Отдай младенца ей, только не губи его». Соломон понял, какая из них настоящая мать, и отдал младенца ей.
– Ну и какая?
– Паш, – я пощелкала пальцами перед носом Егорова, – мать – та, которая по-настоящему любит младенца. Понятно?