Казалось, для Добровольческой армии настали катастрофические дни. «Тяжело на фронте, — говорил нам генерал Деникин, — прут со всех сторон несметные полчища большевиков, мои полки истекают кровью, а пополнять их нечем». Но на наш вопрос (я был у него в составе депутации от Совета Государственного Объединения с бароном Меллером-Закомельским), не повлияла ли на ухудшение положения измена французов, он, к удивлению нашему, отвечал: «ну, нет, нисколько; ведь они же все равно ничего не делали и даже не отвлекали на себя сколько-нибудь значительных сил большевиков, я полагаю, что их уход на нас совершенно не отзовется».
Слова эти блистательно оправдались. После трудных дней, которые закончились прорывом большевиков на Торговую и достигли апогея на Святой, наступил внезапный и крупный перелом военного счастья в нашу пользу. Удар по большевикам в Царицынском направлении, уничтожение нескольких большевистских армий, взятие Изюма, Харькова, Белгорода, наконец — полное разложение большевистских войск и всеобщее пламя восстания у них в тылу — все это доказывает, что теперь конец уже близко.
Гибель большевиков и полное крушение большевизма — вопрос немногих месяцев, а может быть, и недель.
Как это ни странно, мы впервые ясно увидели берег почти непосредственно вслед за изменою французов, — тотчас по окончательном крушении союзнической ориентации. Уже в самые дни одесской катастрофы получались известия об ошеломляющих успехах Колчака; потом начались еще более ошеломляющие успехи Добровольческой армии.
Разумеется, между уходом французов и этими успехами нет причинной связи. Есть, однако, знаменательное совпадение. Почти в тот день, когда мы окончательно утратили надежду на иноземную помощь, события ясно доказали, что собственных наших сил совершенно достаточно для низвержения большевиков. Случилось это настолько неожиданно для всех, что русские люди не сразу поверили своему счастью. Беженцы, хлынувшие на юго-восток России из покинутых французами областей, первоначально принесли с собою оттуда атмосферу деморализации и паники.
Они не верили в прочность нового убежища и готовились к новому бегству в Сибирь к Колчаку. «Типическая Вандея», говорили некоторые из них о Добровольческой армии, и многие заранее мирились с участью Вандеи. Иные, впрочем, еще ждали спасения от Колчака; но поразительно, что почти никто не надеялся на Добровольческую армию; даже оптимисты говорили, что ей «в лучшем случае удастся только достоять до прихода Колчака». И это неудивительно: видимость была настолько обманчива, что в среде самих добровольцев находилось немало стойких, мужественных и доблестных офицеров, которые также не верили. «Она не способна победить», — говорили они о Добровольческой армии и в доказательство указывали на ее малочисленность, на плохое управление, на полную административную неумелость и организаторскую неспособность ее вождей. И точно, организаторских способностей Добровольческие вожди не выказали, в политике они не поднимались выше уровня посредственности, а их гражданская администрация оказалась из рук вон плохою.