— Куда? — привычно спросил таксист.
— Куда-нибудь… В Фирюзу, в Чули.
Он крепче прижал к себе Лилю, поцеловал ее в забрызганный дождем висок и пообещал:
— Я покажу тебе чинару Семи братьев. Семь братьев и одна сестра — семь большущих стволов и одна небольшая ветвь. Она, эта чинара, видела столько слез, крови и горя за свою многовековую жизнь…
— Ты и правда сегодня в миноре, — прошептала Лиля.
— Влюблен, — также шепотом ответил Цаля.
— Куда тебе, — безнадежно отмахнулась Лиля.
Машина остановилась у светофора. Здесь они увидели Коберского; Лиля, открыв окно, хвастливо-радостно что-то протараторила, а потом, когда машина тронулась, передала слова режиссера:
— Предупредил, чтобы долго не задерживались, вдруг, мол, после обеда солнце будет…
— Не будет его, — мрачно сказал Цаля. — Это он так хочет, чтобы солнце было, а его еще долго не будет — неделю, месяц, а может и год…
— Типун тебе на язык! Ты так говоришь, будто сам не ждешь его.
— Каждый ждет своего солнца, — напыщенно изрек Цаля.
— Не своего, а нашего, общего, — твердо и убежденно поправила его Лиля.
Цаля снова обнял ее, Лиля прильнула к нему, закрыла глаза и так притихла надолго, пока не миновали город. Очнулась от Цалиного восторженного возгласа:
— Смотри, чудо какое!
Подняла голову. Через мокрое стекло, сквозь негустую пелену дождя вдоль шоссе круглились беловато-лиловые облачка, крупно застывшие на земле.
— Что это? — спросила пораженная Лиля.
— Алыча цветет.
Когда въехали в Фирюзинское ущелье, дождь перестал. Серовато-коричневые скалы с редкими ростками светло-зеленой травы и бурьяна на узких тропках, неизвестно когда и какими смельчаками протоптанных, мокро и тускло блестели; кое-где по шершавым желобкам еще текли почти невидимые змейки ручейков, и величественное ущелье тихо, даже как-то домовито шуршало от их торопливого, юркого движения. А вскоре зеленым весенним блеском вспыхнула перед глазами долинка с бурлящим, бьющимся о камни потоком, с прижавшимся к нему небольшим селеньицем.
Цаля попросил шофера остановиться, и они вышли из машины. Пахло дождем, травой и сладковатым дымком. У края потока стоял мальчишка в тюбетейке, в длинном брезентовом плаще и кедах, опираясь на суковатую палку, будто старик на посох. Неподалеку, присев на корточки у тазика, перебирала тюльпаны девчушка. Она исподлобья поглядывала на Цалю и Лилю, подходивших к ней в обнимку. Глаза у девчушки хитроватые, любопытные.
— Продаешь тюльпаны? — спросил Цаля.
— Да, — кивнула та и поднялась.
Цаля протянул ей полтинник, девчушка к уже связанному букетику добавила еще несколько цветков и, улыбаясь, не вставая с корточек, подняла букет над головой.