Сколько он потом еще написал! Но всё это было не то, надо всем написанным как бы висел несмелый Ларискин голосок: «Да откуда ты все это знаешь? Переписал?»
Ах, если бы знала в те далекие, грудные, но прекрасные дни Лариса, что пройдет время и первый удачный рассказ Мережко (его напечатает солидный журнал и заметит критика) будет о рабочей девчонке, которая мечтала о скрипке и консерватории, но пока что играла в духовом оркестре — и не на трубе, так как у девчушки были слишком слабые легкие и не хватало дыхания, а на барабане…
Но все это было уже потом, много лет спустя, когда Саша отслужил армию, закончил школу рабочей молодежи и поступил в университет. Сама Лариса к тому времени уже была на последнем курсе консерватории.
А второй рассказ был об Ире и Витьке, в основу первой повести — о человеке, вернувшемся с войны на родной завод, — легла судьба Бережана….
14. Он должен добиться большого!
Всю обратную дорогу Жолуд молчал, хотя словоохотливый Саид все время что-то рассказывал и даже не раз апеллировал к Виталию.
— Ты что, начальник, обиделся? — удивился Саид. — Не говоришь почему?
— За что обиделся?
— За мораль тебе, за Цалю…
— Нет, нет, спасибо, извини… — пробормотал привычные слова Жолуд и снова погрузился в то болезненно-гнетущее состояние, в которое вогнал его Мережко требованием извиниться перед Цалей, а главное — таким холодным, неприязненным тоном.
Так всегда бывает, когда уважаешь человека, более того — стараешься заслужить его расположение, а он вот так ни с того ни с сего осадит тебя. Да еще из-за кого? Из-за Цали, пустячного человечка, которого уже давно при случае любой пинает. А Мережко, хоть и проявил себя психологом в своих произведениях, так и не понял того, что сам Цаля оскорбил его, Жолуда, обвинив чуть ли не в спекуляции этой самой верблюжьей шерстью. «Все ею понабивал…» А он ведь и купил-то всего лишь целлофановый кулек да то, что вошло в «дипломат»…
Виталий был человеком впечатлительным, и чем больше думал о происшедшем, тем тягостнее становилось у него на душе. И только чуть-чуть в ней просияло, когда вспомнил Марину, имевшую кое-какое отношение к этой истории.
Марина всегда просила привезти ей что-нибудь модное, вот и приходилось, бывая в командировках, изрядно помотаться, применяя всю свою изобретательность, чтобы достать то, что она требовала. А тут такая пустяковая просьба: необработанная, пыльная верблюжья шерсть, которая и стоит-то копейки, и достать ее не представляло никакого труда…
Любил ли он Марину? Все, в том числе и она, считали, что любил. Сам же Виталий вряд ли смог бы ответить на этот вопрос. Скорее всего, любви настоящей пока что не было, но увлекся он девушкой «капитально». В этом, пожалуй, тоже проявилось его болезненное самолюбие: хотелось иметь все лучшее, даже девушку, возбуждать у других пусть небольшую, но зависть. Когда Виталий шел с Мариной по улице, все пижоны оглядывались, когда она появлялась в Доме кино и на виду у всех направлялась к нему — рыжеволосая, голубоглазая красавица в бирюзовом брючном костюме, туго облегавшем ее точеную фигурку, — сердце его наполнялось сладкой сытостью тщеславия.