— Нет, — говорит он. — Я никогда этого не сделаю.
Он слегка улыбается, глаза у него светло-голубые, и она кое-что в нем понимает, его намеренную обезличенность. Он делает то же, что и она, уходит в тень, и сейчас ей становиться по-настоящему любопытно.
— У вас есть работа? — спрашивает она.
— Когда имеешь четыре судна, то здесь работа особо не нужна, — говорит он. — Я достаточно получаю с найма. Раньше работал. Был агрономом в Департаменте сельского хозяйства США. Они послали меня сюда советником. Предполагалось, что я расскажу аборигенам, что они тут еще могут выращивать, кроме бананов. Я пробивал красную фасоль. Ловушка в том, что на самом деле никто не хочет, чтобы они выращивали что-нибудь еще, кроме бананов. Но меня никуда больше не пошлют, так что я вроде в отставке.
— А где вы бывали до этого? — спрашивает Ренни.
— Там-сям, — отвечает он. — Во Вьетнаме перед войной, то есть вполне легально. Потом в Камбодже. — Он произносит это, все еще улыбаясь, но глядя ей прямо в глаза, слегка воинственно, как будто ожидая, что она как-то прореагирует, с ужасом или, по крайней мере, с отвращением.
— А что вы там делали? — говорит Ренни любезно, откладывая свою ложку.
— Советовал, — отвечает он. Я всегда давал советы, что вовсе не означает принуждение.
— И что на этот раз? — спрашивает Ренни. Она чувствует себя так, как будто они участвуют в радиопередаче.
Маленькая пауза, еще одна морщинистая улыбка.
— Рис, — говорит он, пристально глядя на нее.
От нее что-то требуется, но она не знает, что именно. Не восхищение, не признание. Может быть от нее вообще ничего не требуется, что было бы к лучшему, поскольку у нее осталось не так уж много, что сказать.
— Должно быть это интересно, — говорит она. Она не просто так пишет очерки, она не дура, знает что есть скрытый фактор. Десять лет назад она бы почувствовала бы себя обязанной ощутить моральное негодование, но это не ее дело. Люди оказываются вовлеченными в неподконтрольные себе вещи, сейчас ей уже в пору это знать.
Он расслабляется, откидывается на спинку кресла. Она прошла испытание, какое бы оно ни было.
— Когда-нибудь я вам об этом расскажу, — говорит он, замахиваясь на будущее, что ей уже не по плечу.
Комната Ренни в «Сансет Инн» обклеена обоями в мелкий цветочек, голубой и розовый, под потолком, пятнадцати футов вышиной, несколько бледно-оранжевых подтеков. В голове кровати, односпальной, узкой, покрытой шинельным белым покрывалом, висит картина с зеленой дыней, разрезанной так, что видны семечки. Над кроватью — собранная москитная сетка, не такая белая, как покрывало. На ночном столике рядом с кроватью накомарник в блюдце, коробка спичек и лампа с абажуром из гофрированной бумаги. Лампа представляет собой наяду, которая в поднятых над головой руках держит лампочку. Грудь ее полуоткрыта, на ней гаремный жакет, расстегнутый спереди. Края его скрывают соски. В ящике ночного столика еще две москитных палочки в коробочке с этикеткой…