Определил отделению разведки задачи, а сам побрел к штабному домику.
А там Морозов перед комполка ходит гоголем, картами трофейными шелестит.
— Ну, что, сука, будешь пытаться ствол достать или так умрешь? — спрашиваю.
— Я вас не понимаю… — начинает он меня забалтывать, только здесь это не проходит.
Первую пулю я ему вогнал в колено.
— Крикни: «Ура!», бодро и весело — и останешься жив. Как перед атакой кричал, так же крикни, — предлагаю.
Хрипит, слюной исходит, завывает.
— Ну, вольному — воля, а спасенному — рай.
И всаживаю ему две пули из «ТТ» прямо в живот.
— Помучайся, гнида. За всех тобой убитых напрасно бойцов. И за моих рексов. Жаль, тебя нельзя вылечить, я бы тебя снова убил бы.
Глянул вокруг, комполка взгляд отвел, он этот атакующий крик тоже слышал, и результаты видел, ему ничего объяснять не надо.
Из открытого сейфа документы на стол выгребаю, раз мы разведка — будем работать. Ковать победу.
Морозов всхлипнул жалобно, и подох, наконец-то. По делам вору и мука. Астахов пришел, руки в крови, рюкзак на стол положил. Надо его отвлечь, думаю.
— Кстати, Паша, мы с тобой ошиблись. Раньше немцы возьмутся за город. Вот заявка на горючее на пятое сентября. Шестого они собирались на массовые вылеты. Надо наших предупредить. Бери Меркулова, Изю, двух бойцов и прорывайтесь на полуторке в Ленинград. Броневик мы вам отдать не можем — эта наша последняя козырная карта, жаль, что шестерка. Документы с собой возьми, пусть аналитики их в руках покрутят.
Приободрился паренек, не зря люди погибли. Есть результат.
— А вы тут как? — уже за нас волнуется.
— Без тебя трудно будет, но мы дождемся. Постарайтесь добыть двух радистов, не обязательно военных, можно любителей. Одного нам, другого на бронепоезд. И двух опытных артиллеристов для корректировки огня. Без поддержки они нас расстреляют, как в тире, легко и непринужденно. Постарайся уж, брат-храбрец, — и хлопаю его по плечу.
Пока.
На полуторку раненых погрузили, самых тяжелых. Не успел полк занять круговую оборону, как вся дивизия подошла. Остатки моего отделения, все три бойца, при мне в штабе сидят, с умным видом в орденах и нагрудных знаках копаются. При деле и на людях, и никто в безделье не обвинит. Забились мы в самый уголок, плитку включили, чаек кипятим, трофейным паштетом ржаной хлеб мажем. Эклектичненько.
Комдиву и его штабным работничкам немецкого супа принесли, на всю дивизию не хватит, а сытое начальство добрее голодного.
— Синицын, — говорит комдив недовольно, — вы что себе позволяете?
— Извините, — отвечаю понуро, — Сергей Иванович. Виноват, смалодушничал. Надо было его еще в Карелии расстрелять, рота бойцов в живых бы осталась. Простите, пожалуйста, больше не повторится. Готов ответить перед трибуналом по всей строгости военного времени.