– А как себя чувствует ваша милость? – озаботилась вдруг она его здоровьем и спросила, не скрывая мстительности тона: – Поговаривали, юный Октавиан был нездоров? Слаб на голову! Это правда?
– О, к своей змеиной натуре ты добавила еще и жало скорпиона! – усмехнулся он в ответ. – Надеешься оскорбить? Напрасно стараешься! – резко схватив женщину за волосы, притянул к себе. Больно укусил поцелуем. – Неискушенный мальчик – он был обречен в этом семействе жадных волков! Я спас это прекрасное тело! А я разве болен… если ты об этом?
В ответ она рассмеялась тем же волнующим, превращающим в мягкий воск мужские сердца, смехом.
«Ехидна…» – подумал он.
– Не представишь меня своему царственному кузену? Говорят, Стюарт горяч и очень искусен в постели! – меняя тему, попросила она с игривым кокетством.
Его покоробило.
– Не знаю… у королевского ложа со свечой не стоял! А на свидание я его не приглашал. Карл не в моем вкусе! – ответил он довольно грубо.
– Негодный мальчишка! Все-таки я тебя отшлепаю! – она снова надула губы.
Он небрежно пожал плечами.
– Кажется, я удовлетворил твое любопытство? – и посмотрел с холодной требовательностью. Карета остановилась у подъезда его дома.
Она змеей скользнула в его объятия. Обвила руками шею. Прижалась к нему, к его губам жадным, ненасытным поцелуем.
– Я так рада твоему возвращению, mon cher! – выдохнула она жарким шепотом. – Но меня просили передать тебе Поцелуй Матери! – с этими словами притянула к себе его голову. Пунцовые губы прижались ко лбу, заставив его вздрогнуть от внезапной боли и распахнуть сразу же ослепшие глаза.
Когда лорд Октавиан очнулся – он был в карете один. Некоторое время сидел, не двигаясь. Перед ним все еще стояла унизительная картина собственного падения.
– Я выколю тебе глаза… Я вырву твое лживое сердце… – наконец произнес он тихим, совершенно бесцветным голосом. И протянул в темноту руку, как будто тот, кому пообещал это, был совсем близко и можно было пальцами дотянуться до его горла. Застывшее ледяным спокойствием бледное лицо вдруг исказила безудержная, лютая злоба, словно бумажную маску, ломая красивые черты.
– А-а-а! А-а-а! А-а-а!
Лишь когда обрывки страусиных перьев от изорванной в бешенстве треуголки усыпали пол, наконец, смог взять себя в руки и перестал орать. С гримасой, мало похожей на улыбку, очень ласково пообещав кому-то поцеловать розы на его могиле, поправил кружево манжет, взял трость и покинул карету.
В холле особняка сонная прислуга встречала молодого господина, вернувшегося неизвестно откуда, на рассвете. Никто не смел поднять на хозяина глаз. Исходящее от него зло было почти осязаемо.